Не такое уж далёкое прошлое...

На БП рассказы бакинца Марка Берколайко печатаются уже не в первый раз. И хотя речь не о Баку и не о бакинцах, но главный герой, он же автор, всё же наш земляк, да и сама история надеюсь будет интересна.

Марк Берколайко

                                                        Разве ЮБ тебе не люб?

Предисловия вместо

Нет, нет и нет! Тебе больше не ограничить меня, внутренний цензор, я уже выдавил из себя раба и смогу правдиво описать то, что происходило на поле битвы между лихими девяностыми и не лихими нулевыми. Не на всем поле, разумеется, – откуда мне взять столько эпического таланта? – а лишь на его пятачке. Крохотном, не более поросячьего.

Последней битвы, поскольку повествование моё – о выборах в Государственную Думу 1999 года, и оно не станет прятаться за трусливое примечание, будто любые совпадения с реальными людьми и судьбами случайны.

Нет, не случайны – всё рассказанное происходило на самом деле, все персонажи живут или жили.

Но ежели так, то зачем укутывать повествование туманом иносказаний и прозвищ? – а это внутренний цензор, сволочь такая, дождавшись, пока из психики моей выдавится последняя капля рабской покорности, загнал в образовавшуюся пустоту нечто желеобразное, не менее противное и уже не выдавливаемое.

«Луч от лика друга…»

Трое нас было: два профессора и доцент Изя, которого мы с Вовкой почитали, как всю Академию наук разом. И было за что: мало того, что он создал изящную модель комплексной оценки качества любого ресурса – достижение, которое до сей поры считается выдающимся, – так еще и прочитал несметное множество книг, понял их, прочувствовал и разложил имеющееся в них как ценное, так и бесценное по полочкам своей необъятной памяти. Был бы он жив, я и сегодня не пользовался бы поисковиками (как не пользовался ими до июля 2005 года, времени его ухода) – зачем, если есть Изя? Если можно (а ведь это еще и повод поговорить или даже… нужный, замененный многоточием инфинитив подберите сами¹) – итак, если можно позвонить и спросить:

– Изя, Гумилев сам «родил» строчку: «Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его» или это перевод с фарси?

На что тут же получу краткий, точный и исчерпывающий ответ математика:

– «Пьяный дервиш» – это вольные вариации на тему газели Хосрова. Так что, «рожали» два гения.

Или:

– Изя, а почему, когда звёзды остывают, они становятся именно «белыми карликами»? Откуда взялось это название?

И следует подробный ответ астрофизика, коим Изя мечтал когда-то стать, да вот не сложилось… следует поэтическое, я бы сказал, описание 40 Эридана В, Сириуса В и Проциона, опять же «В»… потом еще о пределе Чандрасекара, который напророчил нашему такому яркому Солнцу бесцветное и бессветное будущее… а ведь я задал вопрос при Вовке, который теперь страдает, как страдал когда-то голодный д’Артаньян, угодивший к сытому Арамису в разгар его богословского спора с сытым иезуитом.

Впрочем, Вовка не страдает, а терпит во всю беспредельность своей снисходительности к детским слабостям, ибо он велик, – воистину и всецело, – в педагогике, профессором коей является. В общении с детьми (в возрасте от трёх до девяноста) он велик, и все дети становятся рядом с ним талантливыми и раскованными.

И вот теперь он терпит скукоту про «белых карликов», понимая, что мы с Изей, пребывая «в затыке», переключились на астрофизику, словно бы подразнивая неподдающуюся проблему, как девчонку, которая наотрез отказалась идти в кино, но тут же насторожилась, услышав деланно-равнодушное: «Ладно, тогда с Аглаей пойду!».

Но что за девчонка-проблема осмелилась вести себя с нами так капризно и неуступчиво?

Все на выборы, там деньги дают!

Мы, два профессора и доцент, не торговали русскими блинами, китайскими компьютерами и турецкими трусами, а зарабатывали на жизнь в том немногом не криминальном, где платили – пусть скудно, но сразу. Я консультировал бизнес, нимало не смущаясь тем, что сам им никогда не занимался, и прибыльно играл на американских биржах, поначалу зная о них лишь из романа-киносценария Джека Лондона «Сердца трех»; Изя же помогал мне своей энциклопедичностью и умением разобраться в любой поддающейся хоть какой-то формализации проблеме. Ну, а Вовка, таща полторы ставки на кафедре педагогики, которой заведовал, нахватывал еще несметное количество часов в школах и писал монографии о воспитании охочего до капитализма поколения миллениалов.

Но иногда, становясь маленькой юркой бригантиной, мы держали курс туда, где появлялась возможность перехватить часть добычи у знаменитых политтехнологов, пиратствовавших (с благословения Администрации президента) на линкорах и фрегатах. Заказчиков привлекала сравнительная дешевизна наших действий и решений, а ведь избирательные кампании всё более походили на то, как по одному и тому же злосчастному полю, «стреляя» спецвыпусками газет, листовками, баннерами, билбордами, телевизионными роликами и интернет-постами, проносится одна танковая армада за другой, третьей, пятой… неся на броне своей агитаторов, скупщиков голосов, интендантов, маркитанток и мелких жуликов-решал…

Много же бабла в этом чаде тратилось!

К примеру, разговариваю я в небольшом городе Московской области с уже проворовавшимся, – но еще не доворовавшим, – мэром и ближайшим кругом его любовниц.

– Во сколько нам обойдется кампания, если вести её по предлагаемой вами стратегии? – спрашивает Любовница номер один, умом и хваткой выслужившая кресло руководителя важнейшего отдела мэрии.

– Тысяч сто двадцать пять долларов, – отвечаю я уверенно.

А затем с некоей ноткой неуверенности:

– Думаю, что все же в районе ста пятнадцати…

– Ско-о-олько?! – темпераментно вопит Любовница номер два, пылкостью своей завоевавшая кресло руководителя отдела отнюдь не самого важного, однако надежду на повышение статуса все еще лелеющая.

И я понимаю, что попал в яблочко: какая-то предыдущая команда джентльменов удачи, не обременённая интеллигентскими комплексами, научными степенями, званиями, монографиями, сотнями научных трудов, поставленными на сценах профессиональных театров пьесами и прочая, и прочая, и прочая, наверняка назвала миллион.

– Населения у вас – примерно сто двадцать тысяч. Получается по доллару на нос. А на что можно потратить больше?

– Себе взять! – среагировал мэр совсем по Фрейду.

– Сделаем так, – говорю я сухо, – пятнадцать тысяч гонорара мне и ближайшим моим сотрудникам вы отдаете наутро после победы. Более того, утвердим на основную кампанию лимит сто тысяч, и все, что будет израсходовано сверх этого, удержится из наших пятнадцати.

Номер два смотрит на меня многообещающе, однако мне нужны деньги заказчика, а не крупицы его личного счастья.

А что за чудодейственную стратегию мы предлагали? – да самую банальную, однако по тем временам прорывную: три месяца мэр работал 16 х 6, из них в кабинете – не более трёх часов. Остальное время, понукаемый Валерой и Людой, нашими замечательными руководителями штаба, он носился по всем объектам и субъектам города, он улучшал всё коммунальное, околоподъездное и приусадебное; он сажал деревья, вытирал старушкам слёзы, играл в футбол с мальчишками, прыгал через скакалочку с девчонками, одаривал молодоженов и рожениц, провожал в последний путь пенсионеров.

Когда я предложил эту нехитрую (однако тогда, напомню, блещущую новизной) стратегию, Вовка скептически заметил:

– То есть, ты предлагаешь полностью забить на агитацию и рекламу и завоевать сердца избирателей заботой. Но ведь они сразу поймут, что все эти благодеяния – предвыборная кутерьма.

– Прошлое приучило всех нас к тому, – весомо возразил Изя, – что счастливое будущее – это сносное, но не состоявшееся настоящее. А тут завтра наступит прямо сегодня, что наверняка будет воспринято как появление доброй феи!

– Друзья мои, – вмешался Валера, – пока ваши мысли витали в библиотеке Конгресса, мои ноги оттоптали все помойки этого города. За три месяца столь бурного ухаживания избиратели непременно полюбят городничего, если только непосредственно перед выборами не появится люберецкая братва с чемоданами зеленых аргументов в пользу его соперника. А такому появлению воспрепятствуют местные менты, местные охранные предприятия и местная братва. Со всеми ними мы с Людой уже переговорили, они запросили вполне разумный пакет ответных услуг. В рассрочку. На пять лет перед следующими выборами.

Фильм «День выборов» – талантлив и уморительно смешон, однако бесконечно далек от реалий российского электорального рынка, сформированного дуболомами для дуболомов. В этих реалиях теплоход с квартетом «И» прочно сел бы на мель, не доплыв до границ предназначенной для нашествия области; в этих реалиях попытка внедриться в линию правительственной связи завершилась бы навсегда отбитыми почками.

В общем, мало было и есть веселого в российских выборах – тем ценнее подарок судьбы, давшей возможность мне, Изе и Вовке повеселиться от души, организуя борьбу двух претендентов на одно и то же думское кресло.

О коллективном бессознательном – раз

Уведомлю: в повествовании моем один из наших заказчиков, напористый воронежский хлопец, упоминается как ЮБ, по первым буквам имени и фамилии. Узнав в дальнейшем, что звали его просто Юрой, вы наверняка подумаете: «Ох, уж эти ученые мужи, все бы им с вывертами и вывихами, все бы не так, как остальным! Ну, Юра – так Юра, с кем не бывает, а вот ЮБ – это уже от лукавого!». Но достопочтенные! Но государи вы мои! Разве не слышна вам в чередовании свистящей, как ветер, гласной «ю» и бьющей по ушам согласной «б» – бронзой звенящая поступь легионов? Разве измученное подсознание ваше не улавливает в этом звуки вечной борьбы Добра со Злом, Света с Тьмой и Эроса с Хаосом?!

Вроде бы случайно вспомнил я о подсознании – но нет, это память моя возопила о выгрузке из неё воспоминаний о двух встречах с ББ, сравнительно недавно отправленного в мир иной, однако и сейчас еще вспоминаемого не просто в качестве плясуна на вакхических мистериях тогдашней власти, но и как сущность инфернальная, внедрившая в букет ароматов нашего отечества неистребимый запах серы.

Что ж, последую зову памяти.

Закончив в 1971 году аспирантуру и защитив кандидатскую, я остался работать на кафедре высшей математики строительного института, «строяка», как и сейчас его называют, хотя, по прихоти воспаленной фантазии чиновников Министерства науки и высшего образования, он слился с политехническим и стал именоваться как-то пышно и бессодержательно. А спустя год после начала моей преподавательской деятельности, на той же кафедре появился только-только закончивший университет Саша. И тут же был вместе со мною послан в совхоз «Степной», «на картошку». На нашем с ним попечении были две группы хорошеньких, смешливых и языкастых студенток экономического факультета. Мальчиков на пятьдесят девчонок в этих двух группах было четверо, так что мы с Сашей, хоть и женатые, но возмутительно молодые (мне 27, ему 23) попали в силовое поле повышенного женского внимания. Нет-нет, всё было невинно (к сожалению!), но эти вечера у костра, если не было дождя, или в самой большой комнате, если дождь был! Саша играл на гитаре и пел (до сих пор благодарен ему за окуджавскую «Когда внезапно возникает…»; много позже, когда ББ и многие его сподвижники удрали в Лондон, Саша, едва ль не самый близкий сподвижник, остался в Москве, взывал к «Надежды маленькому оркестрику», однако внутренне был готов к препровождению в «Матросскую тишину». Но вскоре был препровождён онкологией много дальше…); я же смешил публику байками из жизни КВН, анекдотами и экспромтами, читал стихи.

Романов, даже намеков на них, повторюсь, не было, но какой же светлой повестью видится из сегодня тот давний дождливый сентябрь!

Однако пора рассказывать «про дальше», в котором было поступление Саши в аспирантуру Института проблем управления (ИПУ) Академии наук, были частые мои поездки в Москву по всяким разным делам, но даже если дела состояли в пристраивании текстов на TV, на радио, в «Литературную газету», «Юность» и прочая, прочая, прочая – один-два интересных семинара в ИПУ я посещал непременно. Саша водил меня в тамошнюю столовую, где можно было поесть вкусно и разнообразно, но, как по злому волшебству, в дни моего приезда исчезали его любимые взбитые сливки. Я не горевал по этому поводу, поскольку ко всему, изготовленному из коровьего молока (кроме хорошего сыра), относился и отношусь с прохладцей – ведь во времена моего бакинского детства молоко это поставлялось по чуть-чуть, из неблизких и немногочисленных сектантских русских сёл; сгущенка же была лакомством редким и экзотическим. В общем, дополнительно к хорошему гуляшу брал я в столовой ИПУ еще и хороший бифштекс, а после этой достойной Гаргантюа груды мяса деликатесные десерты были уже ни к чему. Но Саша к невозможности совместно насладиться взбитыми сливками относился болезненно. Быть может, думаю я теперь, он опасался, что, раздосадованный отсутствием лакомства в столовой, я усомнюсь в изобилии лакомых научных идей в отделах и лабораториях? Как бы то ни было, невезение длилось и длилось, однако, как бы старательно Фортуна от нас ни отворачивалась, в один из тех радостных весенних дней, когда самые интересные доклады кажутся несносными, Саша прошептал: «Смываемся в столовую за пять минут до конца. Сегодня взбитые сливки – будут!!!».

Мы смылись не за пять, а за пятнадцать. И успели: хотя очередь перед нами вилась не змейкой, а вполне половозрелой змеей, алюминиевых вазочек, из которых выглядывали припудренные шапки сливочных гор, на нас заведомо хватило бы. Я стоял сразу за Сашей, а он заговорил с перемещавшимся впереди него молодым человеком – невысоким, с тем неопределенным телосложением, которое не позволяло считать обладателя ни стройным, ни скособоченным; ни худым, ни толстым… в общем, с типичным мнс, с младшим научным сотрудником Саша заговорил…

Борю (так называл собеседника Саша) делали запоминающимся не недооформленная телесность, не лысина, не типичный еврейский нос, не живые умные глаза с быстрым, ко всему и ко всем приценивающимся взглядом – нет, только речь! Этот человек пришептывал, «прикартавливал», причмокивал, присвистывал – однако говорил быстро и так уверенно, что, право слово, если бы был объявлен конкурс на творческое наследие Левитана, то именно невыразительный тенорок Бори показался бы наилучшим продолжением звенящего фанфарами и гремящего литаврами голоса знаменитого диктора.

Боря вещал о том, что наклёвывающийся договор с Автовазом обещает быть интересным и денежным.

Боря рассуждал о шансах ученых, баллотирующихся на ближайших выборах в Академии наук.

Боря описывал достоинства и недостатки ИПУ-шных красоток.

Боря сокрушался, что вчера играл мизер с одной всего «дырой», однако поимел три взятки, а потому ближайшую неделю до зарплаты и стипендии (вот так-так, он даже не мнс, а аспирант, подрабатывающий на полставки инженера!) будет на мели.

Боря, расплатившись на кассе, сказал Саше «Я – вот за тот столик в правом углу, присоединяйтесь!».

И тут моё гостеприимное бакинское нутро стала раздирать совесть. «Мало того, – терзался я, – что несчастный Боря, глядя, как я пожираю благообразную солянку и гуляш с бифштексом, будет давиться двойной порцией винегрета и щами, пропитавшими кислым духом своим первые два этажа Института, так ещё и в финале совместной, как-никак, трапезы мои и Сашины рецепторы ублажат взбитые сливки, а рецепторы соседа нашего – самоё себя стесняющаяся вчерашняя булочка!».

И решился.

– Боря! – закричал на весь огромный зал, – Хотите взбитые сливки?!

Тот, держа поднос, уставленный тарелками со скудной пайкой ободранного в преферанс аспиранта, склонился в это время над столиком в полупоклоне приказывающего сбросить ход семафора – однако услышал, однако развернулся в мою сторону, однако, – всё также, в полупоклоне, держа поднос на вытянутых руках, словно труженик, подносящий руководителям партии и правительства дары советского общепита, – возопил:

– Хочу-у-у-у!!!

И стало ясно, что не только в эту секунду, но и во всю свою жизнь он будет хотеть никогда не насыщающимся хотением.

О коллективном бессознательном – два

«Время – вещь необычайно длинная…» – мудро заметил Маяковский; спорить с этим бесполезно, подтверждать банально. Можно лишь констатировать, что поздней весною, через «вещь» длиною в двадцать шесть лет, я сидел в одной из гостиных роскошного Дома приемов на Новокузнецкой и ждал Борю, пожелавшего со мною «поговорить» – так загадочно выразился позвонивший Саша. От таких разговоров не отказываются хотя бы из любопытства, тем паче, что за мной прислали бизнес-джет, приземлившийся на каком-то тайном аэродроме, откуда представительский «Мерседес» доставил меня в нужное место, – не к парадному подъезду, а ко «входу для своих» в глубине большого, угрожающе ярко освещенного прожекторами двора. Встреча была назначена на 21-00, сидел я уже почти три часа не в положении арестанта, разумеется, но что-то общее с таковым все же было – во всяком случае, в туалет вела утопленная в стене дверь; правда, сантехника была не позолоченная, а просто роскошно-рококошная. Раза три появлялся помощник – с официантом и сообщением о том, что ББ еще то в Кремле, то в Администрации президента; что он приносит свои извинения и предлагает выпить-закусить чем Бог послал. Однако я держался скромно, ничего не ел, пил только кофе и ледяную минералку… я держался неестественно скромно, поскольку следом за помощником и официантом появлялась потрясающая красавица с вопросом, не нужно ли мне «после дороги» что-то еще. И было ясно, что если поправить на её высокой груди чуть покосившийся бейджик, то красавица послушно растает в любовном томлении… однако тогда я отвечал, что ничего не нужно, а сейчас, по истечении «вещи» длиною в двадцать два года, вопрошаю самого себя: «А на какого хрена выкобенивался?!».

Но любому ожиданию приходит конец – и вот, почти ровно в полночь, дверь распахнулась, что называется, по-хозяйски. В проёме её появился невеликого роста человек в приметно дорогом костюме, но почему-то спиной ко мне, да и ко всей гостиной в целом. Он так и пошёл по направлению к креслам и журнально-коктейльному столику; он шёл не быстро, но уверенно, чувствуя расстояние… впрочем, быстро бы и не получилось, поскольку держал в руках что-то, требующее сохранения строгого равновесия. Метрах же в полутора от меня человек повернулся и предстал держащим поднос, на котором слегка елозила хрустальная вазочка, доверху наполненная…

– Боря! – вскричал я, – взбитые сливки!!! Вы не забыли?!

– Я никогда ничего не забываю! – ответил он внушительно.

Что ж, судя по воспоминаниям хорошо его знавших, он действительно забывал только сущие мелочи, как-то: обещания осчастливить, озолотить, расплатиться…

Я был зверски голоден. Я, с трудом сглатывая густую слюну, пожирал приторную гадость, а в финале едва ль не вылизал вазочку. Однако хватило сил отказаться от виски, потребовать водку, которой в столь пафосном Доме не оказалось – зато, поскольку ближайшим партнером ББ был грузин, точнее, грузинский еврей, в избытке была чача. Она-то и привела меня в задиристое состояние. Настолько задиристое, что на вопрос ББ, во сколько ему обойдется депутатство в Госдуме по одному из одномандатных округов Воронежской области, ответил:

– Боря, если вам некуда деть двадцать миллионов долларов, дайте мне один, и я подскажу, куда выгодно пристроить еще девятнадцать.

– Допустим, так куда же?

– Купить сотню тысяч гектаров воронежского чернозема, оснастить их техникой и сеять не разумное, доброе, вечное, а пшеницу, ячмень, подсолнечник и сахарную свеклу. А если к тому же приобрести пару близлежащих элеваторов, то…

– Понятно. Вас называют умелым политтехнологом, тогда откуда возникли двадцать миллионов, если другие обещают мне обтяпать все за пять?

– Потому что за пять вас кинут без всякого удовольствия, а за двадцать – с наслаждением.

– Нет, пусть уж лучше наслаждается какая-нибудь северокавказская республика. За четыре.

– Воля ваша.

Помолчали.

– А как вам с точки зрения избираемости… – и он назвал человека, о котором вот уже двадцать лет говорит мир.

– Отличная фамилия! – сказал я. – В коллективном бессознательном она будет ассоциироваться с «Всё путём». В то время, как ваш основной враг имеет фамилию, ассоциирующуюся с нищими зятьями, которые шли жить в дом богатого тестя.

– Вы поклонник Юнга?

– Пламенный. И в этом качестве дам вам бесплатный совет. Вас и ваших коллег-соперников называют олигархами. Вслушайтесь: в слоге «гарх» слышится какое-то затрудненное отхаркивание, и вы, олигархи, вызываете у людей физиологическую неприязнь, как застрявшая в груди мокрота.

– Вы это серьезно?! А мы-то, наивные, думаем, будто дело в нашем еврействе!

– И это тоже! Но опять же: «пархатый», «олигарх» – вот они, харкающие слоги «парх» и «гарх»! Вот оно, зловещее созвучие, в коллективном бессознательном закрепившееся на уровне: «Пархатый олигарх, олигарх пархатый». Так почему же ваши идиоты-имиджмейкеры проходят мимо очевидной возможности внедрять для вас и ваших конкурентов-соплеменников другое название: «Финансовые тузы»? Ведь народ, хотя бы из протеста, непременно заменит это на «Баблоидные тузики» и тем самым попадет в ловушку коллективного бессознательного, поскольку кличка Тузик уже прочно ассоциируется с дворняжкой. Например, «Порвал, как Тузик грелку»…

Да, с пронырливой, шкодливой и вороватой дворняжкой, в неё иногда хочется запустить тяжелым, растоптанным башмаком, но! Но одновременно она невольно вызывает симпатию своим дружелюбием и неприкаянностью, а потому в отношении к вам, – вместо глухой враждебности, – возникнет сложный комплекс ощущений, в котором весомы будут снисходительность и жалость. А до любви, чтоб вы знали, Боря, один шаг не от ненависти, а от соединения жалости и снисходительности! И тогда, «напившись этого компота», воронежцы проголосуют за вас непременно! И обойдется это вам всего миллиона в два.

Отсмеявшись, он приобнял меня, и я понял, что избираться от Воронежской области он точно не будет, что хорошо, а обо мне навсегда забудет через час, что еще лучше!

Впрочем, в последнем я слегка ошибся: через пару дней мне позвонил топ-менеджер одной из самых крупных компаний сотовой связи России и предложил возглавить их представительство по Центральному Черноземью.

– А как вы узнали обо мне? – удивился я.

– О вас очень хорошо отозвался ББ.

– И в каких терминах, если не секрет?

– Неглуп, изобретателен, не вороват, еврей. – послушно перечислил собеседник.

От лестного предложения я отказался, хотя Борину характеристику не оспорил (и посейчас не оспариваю!) ни в едином содержащемся в ней слове.

О коллективном бессознательном – три

Однако ж пора мне вернуться к основному сюжету и пояснить, какую трудно поддающуюся проблему решали Изя, Вовка и я.

В сентябре 1999 года я высказал моим друзьям-учёным, а также Валере и Люде, следующее:

– Уже даже ББ хочет подкрепить свое положение серого кардинала депутатской неприкосновенностью! Это значит, что битва движения «Слитность» с движением «Вся страна» пойдёт не на жизнь, а на смерть. Но там гонорары миллионные, там нам ничего не светит. Однако! Вокруг большой драки непременно возникнет куча драчек локальных. Наша ниша – в этой куче!

И было постановлено, что Люда и я пытаемся нахватать заказов столько, сколько судьба пошлет, так что когда к городам в Московской области и на крайнем Севере добавился возмечтавший о депутатстве от Воронежской области питерский бизнесмен, мы искренне сказали Фортуне «Спасибо!». Однако когда эта же богиня подкинула нам ЮБа, снедаемого жаждой отнять голоса у основного своего конкурента, которого он брезгливо звал «Этот», пришлось призадуматься. И не то, чтобы задача была трансцендентной по сути своей, но…

– Партнеры выделяют мне двадцать пять тысяч баксов, – заявил наш бесхитростный хлопец, хороший парень и отличный спортсмен. – на то, чтобы «Этот» не стал депутатом Госдумы, а я, с небольшим от него отставанием, занял следующее за ним место.

– Но, Юра, «Этот», по слухам, собирается потратить двести тысяч, – осторожно заметил я.

– А по моим сведениям, не двести, а триста, – возразил упрямый Юра. – но ведь его штаб – говно, а вы – лучшие!

И что было делать? – признать, что не лучшие? Отступить перед штабом «Этого» и его же охрененными деньгами? – пусть не перед двумястами тысячами (это я блефовал) и, тем паче, не перед тремястами (ЮБ блефовал еще круче), но уж перед ста пятьюдесятью, как минимум?!

И я сказал:

– Подумаем.

И вот мы думали, испытывая Вовкино терпение и рассуждая с Изей о том, как через пяток миллиардов лет Солнце скукожится до «белого карлика». Это жалкое будущее нашего светила очень меня огорчало: я думал о том, как разбредшееся по Космосу человечество тоскует по месту, где так ярко когда-то светило и откуда так славно когда-то грело; как, памятуя о прошлом, слагает в честь этого жалкого «карлика» оды и оратории; как… как… как… И как можно быть такими идиотами?! – это уже не о будущих муках человечества, а о сиюминутных муках нашей троицы.

– Идея! – закричал я. – ЮБ должен идти от превратившейся в «белого карлика», но все еще многими любимой партии «Фрукт»!

– ЮБ и «Фрукт»! – ахнул Изя. – Как такое возможно?! Ведь партия «Фрукт» – последняя надежда советской научной интеллигенции!

– Вот и хорошо, – сказал я цинично, – после такого советская научная интеллигенция окончательно поймет, что надеяться ей больше не на что.

– Допустим, – включился Вовка, которому бесплодное бдение наше успело надоесть. – Но ведь они за поддержку запросят черт-те сколько, а у нас – всего двадцать пять тысяч.

Это «у нас» меня порадовало. Оно засвидетельствовало, что мой друг и соавтор по драматургически-сценарным изыскам уже согласен пуститься в очередную авантюру.

– Ерунда! – возразил я, наслаждаясь «легкостью в мыслях необыкновенной», – «Фрукт» согласился поддержать «Слитность» против «Всей страны», за что получит немало и от ББ, и от нефтяников. Так что если найдется дурак, согласный выложить, скажем, пять тысяч и хоть как-то поддержать бренд партии в чужой и чуждой для нее Воронежской области, то лидер «Фрукта» будет рад. Если он, скучный зануда, вообще способен хоть чему-то радоваться. А пятерку не жалко – взамен мы сэкономим на макулатуре с изложением как программы ЮБа, так и его взглядов на жизнь, на мир и на человечество. Ему придется заучить всего одну фразу: «Партия «Фрукт» поддержала меня не абы почему, а потому, что я поддерживаю идеологию партии «Фрукт», а нам не надо будет готовить для него речи, максимы и афоризмы, что далось бы с большим трудом, учитывая, сколькими словами русского языка владеем мы, и сколькими – он.

– Так ведь ему все равно придется встречаться с избирателями и что-то им говорить, – Изя, мой друг и соавтор по изыскам в области математических моделей в экономике, все еще колебался…

Но у меня «легкость в мыслях» уже сменилась невесомостью в них же:

– Никаких встреч, никакой активности!

– А избиратели?

– Мы будем их смешить и развлекать, а главный клоун останется за кулисами. И это будет единственная в истории человечества балаганная избирательная кампания. Нам на троих – полторы тысячи гонорара, а на остальные – «Гуляй, рванина!»².

И мы таки гульнули, тем паче, что благородство руководителей партии «Фрукт» не позволило им брать с нашего ЮБа пять тысяч – сторговались на четырех. Сокращение же ЮБ быстро стало популярным благодаря придуманному Вовкой плакату: на простой бумаге – простое лицо нашего хлопчика, поверх него крупными буквами имя и фамилия, а ниже, еще крупнее, «Разве ЮБ тебе не люб?» и пояснение «Кандидат от честной партии «Фрукт».

А теперь, читатель (вы ведь давно догадались, какой фрукт имеется в виду, не так ли?), согласитесь, что явное доминирование на плакате звонкой и победоносной согласной «Б» («ЮБ-люб», плюс истинное название «честной партии») действительно отдавало бронзовой поступью легионов (см. выше).

Вовка выпекал задорные и забористые слоганы так же быстро, как на Кавказе пекут тендир-чуреки, но превзошел себя, когда я договорился с несколькими радиостанциями, что в их музыкальные передачи будут вставляться частушки… и вот тут из друга моего поперло неудержимо… помню только ставшую самой популярной:

Говорит одна бабенка:

«От ЮБ хочу ребенка!»

А другая возражает:

«Он их сам себе рожает».

… Воистину, это причуда коллективного бессознательного – то, что частушка так пришлась по душе воронежскому люду. Может, Юра, славный хлопец, спортсмен, коммерсант и «ставленник честной партии», самодостаточный даже в репродуктивных забавах, воплотил в себе мечту о приходе на исстрадавшуюся русскую землю богатырей былинных? Ведь только у Добрыни Никитича была жена, дочь легендарного пахаря Микулы Селяниновича, да и то, скорее воительница, валькирия, нежели баба, которой «дорога от печи до порога»…

А уж когда плоды Вовкиного вдохновения зазвучали в кинотеатрах между сеансами, то слава ЮБ взлетела до высот административных – мне рассказывали, что на одной из планерок тогдашний губернатор сказал, горестно вздыхая:

– Долдонят со всех сторон о политтехнологиях, а тут дурацкие частушки – и вот она, узнаваемость!

И спел залихватски: «Говорит одна бабенка…».

А еще удалось снять три веселых клипа, где Валерий – не замечательный наш начальник штаба, где только не «топтавший помойки», – а блестящий комик из Кольцовского театра, уморительно сыграл немые сценки, посвященные тому самому фрукту, что дал название «честной партии». Минимально меняя внешность, комик представал то Парисом и тремя греческими богинями, то Евой, то великим физиком – и зрители надрывали от хохота животы, и снова видели сияющий на экранах вопрос: «Разве ЮБ тебе не люб?».

Приехавший в Воронеж один из лидеров партии «Фрукт» тоже очень смеялся и пообещал, что рекомендует своему штабу выкупить у ЮБа клипы, дабы демонстрировать их (уже без слогана с «ЮБ-люб», но с призывом голосовать за «честную партию») в Сибири и на Дальнем Востоке.

Послесловия вместо

Так каковы же итоги этого нашего упования на коллективное бессознательное? Сейчас, по прошествие двадцати двух лет, назову их радующими:

– «Этот», проведя кричаще богатую кампанию, занял не первое место;

– наш ЮБ отстал от конкурента на тысячи четыре голосов и занял следующее;

– никогда, ни до, ни после, в Воронежской области, в Сибири и на Дальнем Востоке за «Фрукт» не голосовали по партийным спискам так охотно.

Юра был счастлив. Он обнимал нас, крича:

– «Этот» сейчас небось думает, свой штаб перестрелять или самому повеситься! Двести тысяч потратил! Двести! А я – двадцать пять!!!

И простим ему, что факт выплаты штабом партии «Фрукт» десяти тысяч за клипы он от нас скрыл! Но в уме отметим: не двадцать пять он фактически потратил, а пятнадцать.

Зачем потратил? – трудно сказать. Может быть, чтобы мы трое получили удовольствие?

Да, кстати, мэр-то не переизбрался! Стратегия наша и работа Валеры и Люды были признаны безукоризненными, так что победный гонорар в отсутствие самой победы мы получили. Но что же случилось? – да все просто: люберецкие с чемоданчиками все же появились! Правда, перекупленные ими голоса сработали не в пользу основного соперника мэра, которого наш штаб переиграл начисто, а позволили победить неприметному директору одной из школ. Что лишний раз подтверждает истину: подлинные победители в битве гигантов – это карлики.

«А что же местные менты и местная братва?» – спросите вы.

«Продались люберецким, а мэра, благодетеля своего, кинули!» – отвечу я.

И прибавлю: «О времена, о нравы!».

А следом прибавлю к уже прибавленному, дабы потрафить органам надзора, призора, а также своему внутреннему цензору: «Но сейчас у нас другие времена, и нравы другие! А лучше они стали или хуже – послушайте суждения об этом историков и политологов, но, на всякий случай, не верьте ни единому их слову!».