Глава 8. Тайны старого дома

О том, как справлять свадьбу, спорили много и долго. О регистрации во Дворце бракосочетаний вопрос, разумеется, не стоял – туда, как с ходу заявила Наргиз-ханум, женщины с ребенком не ходят. Сошлись на том, что подойдет районный загс. Но ведь нормальные люди по такому случаю заказывают большой зал в старом или новом «Интуристе», приглашают туда всех родственников и знакомых, сотрудников по работе, наконец… Без этого Наргиз-ханум свадьбы не представляла, но и как объяснить всей родне и коллегам по работе, почему ее Фарик не смог найти приличную девушку, а женился на женщине с ребенком, она тоже не знала. И никакого выхода из этой ситуации не видела…

Наконец, ее удалось уговорить, чтобы свадьба была прямо дома, в комнате тети Саддыхи и дяди Гуссейна – она самая большая и, если из нее вынести всю мебель, в ней поместится куча народу – и самые близкие родственники, и несколько друзей Алика по заводу, и самые близкие товарищи Фарика, и соседи. А потом Фарик и Наргиз-ханум устроят какое-то угощение для коллег на работе. Разговоры и обиды, конечно, будут, но тут уж ничего не поделаешь.

В ноябре Алику, наконец, выделили обещанную однокомнатную в старом доме на Баилова, и Фарик с Наилей начали готовиться к переезду. После того памятного разговора между Наргиз-ханум не то, чтобы совсем не разговаривала с сыном, но говорила только по необходимости, подчеркивая, что он сам знает, что делает, и она за это не желает нести никакой ответственности. И когда Фарик сказал, что хочет забрать любимые книги и разобрать семейный архив, она только драматично пожала плечами.

Архив этот располагался в огромной, уходящей в глубь стены нише, благо, если судить по окнам, толщина стен самого дома составляла что-то около метра. Обычно в таких нишах хранили белье, но кто-то из Караевых еще в давние времена превратил ее в огромный книжный шкаф, куда сваливались ставшие ненужными детские книги, документы и старые фотоальбомы.

Фарик быстро закончил со средней полкой, отложив в сторону несколько когда-то любимых книг и вернув все остальные на место. Но, начав просматривать старые фотоальбомы, он так в них углубился, что забыл обо всем на свете. Первый из альбомов был ему хорошо знаком – он сам когда-то вкладывал в него фотографии, сидя на диване рядом с мамой. И взглянув на фотографию, где он, Фарик, в синем костюмчике крепко держал мать за руку, Фарик вдруг подумал о том, как давно он не фотографировался вместе с матерью.

А потом эта женщина с фотографии – нет, не Наргиз-ханум, хотя очень на нее похожая, но гораздо моложе, красивее и, если честно, чуточку умнее – взяла его за руку, посадила в кораблик, курсирующий по «Бакинской Венеции» и поплыла вместе с ним вспять по теченью времени. Он снова увидел себя маленьким мальчиком, идущим в воскресенье вприпрыжку вместе с мамой и папой к парку, который называется не парком семи фонтанов, а садиком имени Карла Маркса, и в садике этом растут пальмы и работает карусель; а из парка, купив пломбир в шоколаде, они направляются на бульвар, где можно встретить кучу знакомых и покататься на машинках или лошадках с педалями. Оттуда они продвигались к фуникулеру, который уносил их в парк Кирова…

Фарик вдруг вспомнил отца – каким он был веселым и счастливым в такие воскресенья - и у него запершило в горле. Потом пошли фотографии отца в юности, во время учебы в университете, затем строгие фотографии деда и бабки, и, наконец в его руках оказался совсем старый альбом с желтой деревянной обложкой, которая нигде даже не потрескалась – все-таки, что ни говорите, а тогда умели делать настоящие вещи! «Выпуск Русской женской гимназии г. Баку 1895 года» - было написано внизу первой фотографии. Фарик перевернул страницу и на него взглянула ослепительной красоты девушка. «Ида Коган в день выпуска из гимназии. 1895 год» – было подписано под фотографией каллиграфическим почерком. Дальше следовало еще несколько фотографий той же Иды Коган, а потом она возникла уже в образе настоящей светской дамы, в роскошном светлом платье, с массивным золотым ожерельем на шее, держащей под руку молодого человека явно азербайджанской наружности в элегантном фраке…

- Мама, а кто такая Ида Коган? – спросил Фарик через плечо. – Я тут нашел целый альбом с ее фотографиями… -

- Не знаю, - ответила Наргиз-ханум. – Может, отец знал, но сейчас у него не спросишь…

А Ида Коган в фотоальбоме тем временем стремительно старела, и вместе с ней старел ее элегантный спутник: на следующих фотографиях они появились вместе с двумя детьми, потом - с тремя, и на последнем снимке, датированном 1918 годом она была уже полной рыжеволосой женщиной, на которой явственно отразились прожитые годы…

Отложив этот альбом в сторону, Фарик взялся за следующий, самый древний. Снимки, которые лежали в нем настолько пожелтели, что лица на фотографии выглядели словно окутанными каким-то туманным нимбом. И здесь все фотографии были подписаны: «Бакинские нефтепромышленники на приеме у губернатора», «Бакинские нефтепромышленники в Благотворительном собрании», «Бакинские нефтепромышленники на открытии Бакинской купальни», «Нефтепромышленник Фархад Караев с сыновьями»… На последней фотографии в одном из трех юношей четко угадывался тот самый молодой человек, который держал под руку Иду Коган… - Мама! – крикнул во весь голос Фарик, пораженный своим открытием. – По-моему, Ида Коган – это моя прабабка!!! - Ида? - удивленно протянула Наргиз-ханум.- Твой отец всегда говорил, что его бабушку звали Ирада…

На следующий день Фарик впервые в жизни спешил на работу – в Институте Востоковедения был самый большой архив дореволюционных газет и именно там, возможно, были какие-то сведения о прадеде и прабабке. Он быстро отметился в отделе, сообщил шефу о том, что сдаст обзор иракской и сирийской прессы для «Информационного центра» через два дня, и уже собирался подняться в библиотеку, когда подошла числившаяся лаборанткой Соня Горелик. - Фарик, смотри, что я тебе принесла – и она протянула ему новенькую, пахнущую типографской книгу Иегуды ха-Леви «Кузари» на русском языке. - Вчера из Израиля один человек приехал, привез кучу литературы, книги разные по истории, и я подумала, что эта будет для тебя интересной, - сказала Соня. – Как-никак Ха-Леви - тоже еврейский философ эпохи Восточного Ренессанса.

Фарик взял в руки книгу и бережно провел рукой по бело-голубой синтетической обложке. Он смотрел на книгу, боясь поверить своей удаче, – несколько последних месяцев он потратил на то, чтобы одолеть «Кузари» в подлиннике, но иврит у него продвигался плохо, и он не понимал целые куски текста. А тут вдруг точный перевод на русский! - Я даже не знаю, что должен сказать вам, Соня, - растерянно проговорил, а точнее пробормотал от застенчивости Фарик. Просто «спасибо» будет недостаточно, тут даже «большого спасибо» мало… Знаете, писатель Милорад Павич считает, что «Кузари» рава Иегуда ха-Леви – самая великая книга, которая была написана за всю историю человечества. И Павич объясняет почему: она с равным блеском представляет собой и роман, и философский трактат, и поэму в прозе… - Для нас, евреев, Иегуда ха-Леви всегда был прежде всего гениальным поэтом, - подхватила Соня. – Я читала, что как-то, еще совсем юношей, он прибыл на состязание всех крупных еврейских поэтов своего времени. И когда Ибн-Гвироль собрал у всех листы со стихами на заданную тему и пробежался по ним глазами, он вдруг объявил: «Господа, прошу всех встать: среди нас находится великий Иегуда ха-Леви!»…

Фарик вдруг понял, что Соня сделала этот подарок не случайно. Она и раньше старалась как-то привлечь к себе его внимание – подавала чай с разными домашними сладостями, заводила разговоры о лежавших на его столе книгах, но он не придавал этому никакого значения. Только сейчас до него дошло, что он нравится Соне Горелик… То есть он всегда знал, что она к нему хорошо относится, но не догадывался, насколько хорошо – он считал, что девушки на него просто не обращают внимания. «А может, мать права, - пронеслось у него в голове. – Жениться надо на девушке, с которой у тебя есть общие интересы, которая тебя понимает… К примеру, на такой девушке, как Соня!»

Но в этом мгновение перед ним возникло тонкое, такое желанное лицо Наили, и он тут же устыдился своей мысли. Нет, что угодно, но он не имеет права ее предать, сделать ей больно – хватит ей той боли, которая уже была в ее жизни. И потом – разве кто-то на свете может понять его так, как Наиля?! Фарик вспомнил, как она его слушает, когда он о чем-то рассказывает, как спешит накрыть на стол, едва он появляется в дверях, и от нежности у него сжалось сердце.

Еще раз поблагодарив Соню за чудесный подарок и пожелав ей хорошего дня, он поспешил в библиотеку. Получив на руки подшивку всех номеров «Бакинских ведомостей» за 1895 год, Фарик начал пролистывать их один за другим. Январь, февраль, март, апрель – ни слова. Газеты почти не упоминали его прапрадеда, их главным героем и любимцем был Гаджи Зейналлабдин Тагиев, и Фарик впервые понял, почему, если верить семейным преданиям, Фархад Караев терпеть не мог Тагиева – он ведь тоже немало делал для города, но почему-то это ускользало от внимания тогдашней прессы.

И вдруг, в одном из майских номеров «Ведомостях» на предпоследней странице он наткнулся на фотографию прадеда. В сущности, фотографий к статье было две – с первой смотрел его прадед Фархад Караев, а со второй он сам – Фарик Караев, только лет на двадцать старше, с бородой и в черной ермолке. Над фотографиями был помещен заголовок: «Скандал в среде бакинских нефтепромышленников» – не очень крупный, но и не такой уж и мелкий, явно с расчетом на то, чтобы читатели обратили внимание на эту заметку. И Фарик впился глазами в текст: «Как стало нам известно из весьма уважаемых источников, старший сын известного нефтепромышленника-мусульманина Фархада Караева Наби Караев, недавно вернувшийся в Баку после успешного окончания Горного института, заявил отцу, что хочет жениться на Иде Коган – дочери известного еврейского нефтепромышленника, старосты хоральной синагоги г. Баку и почетного председателя Еврейского благотворительного общества Иосифа Когана. Девушка ответила согласием на предложение сына миллионера, но добавила, что не собирается при этом менять веру своих отцов и переходить в мусульманство. Оба нефтепромышленника заявили, что не дадут своего благословения на этот брак».

Фарик перевернул страницу, некоторое время просидел, уставившись в пространство, а затем снова начал читать. Следующая заметка о его предках появилась в «Бакинских ведомостях» через полтора месяца – в июне. На этот раз она была опубликована на первой странице под длинным заголовком: «Скандал: сын и дочь нефтепромышленников требуют дать им пожениться гражданским браком». «Как сообщают весьма уважаемые источники,- писал безымянный, но бойкий репортер, - сын известного нефтепромышленника-мусульманина Фархада Караева Наби Караев, недавно вернувшийся в Баку после успешного окончания Горного института, и дочь известного нефтепромышленника иудейского вероисповедания, старосты городской хоральной синагоги, почетного председателя Еврейского благотворительного общества Йосифа Когана, недавно закончившая русскую женскую гимназию, заявили своим родителям, что поженятся, независимо от их воли, так называемым гражданским браком. Сие означает, что они не собираются венчаться ни по одному общепризнанному обряду. Оба нефтепромышленника пребывают в крайнем раздражении и растерянности из-за желания своих детей. Еврейские и мусульманские духовные лица потребовали не допустить этой, неведомой доселе бакинской публике формы брака, заявив, что он может послужить дурным и опасным примером для нашей молодежи…»

Фарик закончил читать подшивку только в шесть часов вечера – и то потому, что библиотекарша настойчиво напомнила ему, что ее рабочий день кончился и у нее тоже,как у всех прочих есть муж и дети. Он долистал «Ведомости» аж до 1920-гогода, когда их окончательно прекратили печатать, и теперь знал о своих предках почти все… На улице шел дождь, но холодно не было, а может, Фарик просто не чувствовал холода…

Он шел по той самой улице, на которой в апрельский день 1895 года его прадед, Наби Караев, в новеньком, пригнанном по фигуре костюме выпускника Горного института встретил гимназистку Иду Коган, которой суждено было стать его прабабкой. Когда стало ясно, что жениться каким-либо образом, который был бы приемлем для их родителей, они не могут, Наби Караев попросту снял большую квартиру в центре города и перехал туда вместе с Идой. Фархад Караев проклял сына, а Иосиф Коган объявил в синагоге о смерти дочери и справил по ней траур. Но еще больше Фархад Караев взъярился, когда узнал, что молодые отнюдь не бедствуют, так как Наби начал работать инженером на промыслах его заклятого врага Гаджи Зейналабдина Тагиева. Тагиев же - то ли потому, что симпатизировал молодой паре, то ли для того,чтобы досадить своему давнему конкуренту и недругу, - не только платил Наби Караеву больше, чем всем другим инженерам, но и дал ему огромную беспроцентную ссуду на покупку дома. На эти деньги Наби Караев и купил тот самый дом, в котором они жили сейчас с матерью. В его просторных залах Ида и Наби Караевы устраивали приемы для гостей, которые из нефтепромышленников посещал только Тагиев – остальную часть завсегдатаев этих званых вечеров составляли писатели, журналисты, начинающие политики. Бывали здесь и Джалил Мамедкулизаде, и тогда только пробовавший свои силы в литературе великий Гуссейн Джавид...

Когда спустя семь лет Фархад Караев скоропостижно скончался, Наби с согласия или, скорее, по настоятельной просьбе братьев принял руководство делом отца. После 1920 года он с женой остался в Баку и до того момента, когда его расстреляли за «подрывную деятельность», жил в своем доме. Об этом в «Ведомостях» написано не было, но это Фарик знал и так. Прадеду оставили в доме три комнаты, но после его расстрела его семью вновь уплотнили…

Зато в «Ведомостях» более-менее подробно говорилось о судьбе другого его прапрадеда – Иосифа Когана. Тот дожил до 1920 года, а когда началась «экспроприация экспроприаторов», рабочие-азербайджанцы стеной встали за своего старого хозяина и потребовали от ЧК разрешить ему уехать вместе с сыновьями и внуками в Палестину со всем движимым имуществом…

Фарик шел по тем самым улицам, по которым любили гулять его прадед с прабабкой и думал о том, что, может быть, именно благодаря им Баку стал таким, какой он сегодня есть. Это был его город, он устраивал Фарика, он подходил ему, как костюм, сшитый ему в честь поступления в университет лучшим портным с Торговой, и Фарик не хотел, чтобы этот город менялся… А еще он думал о том, как расскажет всю эту удивительную историю Наиле и как она будет его слушать и ее черные, как ночь, глаза будут полны восхищения и любви.

Он сам не заметил, как вошел через боковые, литые ворота дома в проход, ведущий через мусорные ящики во двор. В проходе стоял запах мусора, но было чисто и горящей под аркой единственной лампочки вполне хватало, чтобы осветить путь. И тут на середину прохода откуда-то из-за мусорного ящика вынырнула большая жирная крыса. Заметив Фарика, она замерла и на какое-то мгновение замер Фарик – он почувствовал, как ему хочется отвести взгляд от этой мерзкой серой твари, как ноги становятся ватными, а к горлу подкатывает тошнота, и уже подумал о том, чтобы повернуть назад, войти в дом через главный вход и уже оттуда – в квартиру, в комнату матери.

Но тут он вспомнил, что это – его дом и что мужчине не пристало бояться крыс. И в тот момент, когда он сделал шаг вперед, крыса как-то странно, почти по-человечьи, взвизгнула и наутек бросилась обратно, в сторону мусорных ящиков и через мгновение уже скрылась за одним из них. - Крысы вернулись, - сказал он Алику, входя во флигель. - Они и не уходили, - ответил Алик. – Ты что думаешь - мы их всех тогда перебили?! Понятно было, что они вернутся. Надо будет попробовать на мусорке все забетонировать, все их норы бетоном залить. Это, конечно, тоже от них до конца не избавит, но по меньшей мере, они будут знать, кто здесь хозяин… - Знаешь, - Фарик поцеловал в щеку и на мгновение привлек к себе Наилю, подошедшую к плите, чтобы поставить чайник, - дядя Гусик, конечно, хороший мужик, но неумный. Я думаю, что крысиная цивилизация все-таки существует и наша война с ними – это именно война цивилизаций. Причем это даже больше, чем война, это - трансцендентальное противостояние. Крыса ведь невиновата в том, что она родилась крысой и с ее, крысиной точки зрения, правы именно крысы, а не люди. И сказать, на чьей стороне правда, тут невозможно. У каждого - своя правда и каждая сторона будет отстаивать свое право на жизненное пространство до конца, до последнего индивидуума. И потому нам нельзя понимать крыс, нам не должно быть дела до их логики… - Может, оно и так, - пожал плечами Алик. – Я одно знаю: крысы приходят на те места, которые оставляют люди. А когда люди возвращаются, крысы должны уйти. Точнее – их нужно заставить уйти. В одном дядя Гуссейн точно прав: люди не должны показывать, что они их боятся. Потому что тогда крысы попытаются выжить их из собственных домов…