Сураханское танго

(ДОМУ НОМЕР ТРИНАДЦАТЬ)

С первыми лучами солнышка в распахнутые форточки полетела отборная брань шестидесятилетней рыжей Сары.

Дом просыпался. Дом умывался. И даже чистил зубы.

Оторвались, вроде. Поехали!

В те баснословные дни, желание рассказать о которых бродило в тебе, сгорало в тебе, кисло... Прокисало, как простокваша на лице следящей за собой дролечки. Потому что не знал: как? С какой за­душевной ноты начать? Как сотворить первый в своей жизни настоя­щий рассказ? На какие крепи опереться? Как пожать руку пацану, который растворился в тебе уйму лет назад и живет себе там, в ус не дует?

Шершавыми стенами на помощь приходит...

Дом.

Въезжали в него в августе.

Ты в это время отбывал третью смену в пионерлагере «Орленок».

Отбывал с удовольствием. В шестом предпоследнем отряде.

В лагере клево. Особенно полдник. Компоту...

А ужин? А кино про немцев?

Ночью приспичит, скок из палаты... Жутковато. Крадешься, как шпион.

Нужничок-то вон аж... В углу забора. А-а-а...

Там вообще темень.

Назад полегше. Звезды, как веснушки у девчонок.

Один «орленок», чтобы не маяться, прямо в простыни. Сушить не успевали.

Хорошо вспоминать в полудреме субботней - паришь себе ни во сне, ни наяву.

День отъезда из лагеря.

Скоро подадут автобусы для отправки.

Чувства сложные. Предвкушение поездки на первом месте.

Неожиданно возникает мама...

Сложно с чувствами.

Внезапный приезд что-то сулит - это главное. Душа ждет.

- Сынок, а мы квартиру получили. Переехали в новый дом.

Вот оно что.

Дом!

Сердце выпорхнуло...

Любое грандиозное событие - субстанция зримая. И потому от­брасывает тень. Пока у знакомого пацана чувства зашкалили, возьми на себя то негативное, что проявится позже. Ведь прошляпить пере­езд на открытой машине со скарбом, победоносно позыркивая свер­ху - это как? Не внести посильную лепту в переноску вещей муж­чине, в семье единственному - гоже? А потерять право на звание старожила - оплошка настолько позорная...

Чем подсластить пилюлю? Да вот же: канут в Лету тоскливые сборы в райком - вышибать ордер на жилплощадь правом твоим, безотцовщина.

Катится автобус... Вывозит из прошлого.

Колыхнется, колыхнется грусть по обжитому углу. Душа там... Плескалась и маялась.

Жили-то в школе.

По чужим углам намыкались, и этот не свой. С боку - припека.

Дверь с глухого торца, приступок к ней, сама комната. Она и гос­тиная, она и спальня, и кухня - столовка, и... туалет по ночам. Вы­плескивай потом из горшка на виду у школьной оравы. С добрым утречком!

Только большое окно в радость. В окно дышали тополя. В тополях жили ветер и птички. Соседи твои. Сколько часов ты проводил возле него в ожидании мамы. Бабушка всегда рядом. С самого рождения. Но крепись! Иногда и она уходила. Локотки на подоконник, нос в окно - небесный твой телевизор.

Потом у тебя объявится дружок. Дворняга приблудная. Пообвык­нет, доверчиво притулится у двери, будет жить-сторожить. Так и по­ведется: Дружок, Дружок... В один из дней подкатит врасплох «соба­чий ящик». Машина такая по отлову собак бесхозных. Обрезком тру­бы убьют Дружка. На глазах прямо. Зашвырнут в кузов...

...он же. Он же не бесхозный...

- Проснись, сынок. Выходить нам.

Дорога к дому ведет в гору. Овраги в изножье. Вот где играть войнушку. Когда же покажется крыша? Крыша-то хоть... Вскарабкались. Глаза уперлись в забор. За забором тайны. А сейчас потерпи, быст­рей вдоль забора. И-и...

Дом распахнулся.

Четырехэтажный! Батюшки, балконы! Три подъезда! Шиферная крыша! В окнах улыбается солнце!

Лети по ступеням...

В ноздри бьет парной воздух парадного. Пролет, пролет... Одурь краски, извести, штукатурки... Здоровый дух новорожден­ного дома.

Скорее... В голубую дверь! Чмок бабушку - поспешность прости­тельна - юрк в квартиру: прихожка, коридорчик, кухня с окном. Ух, ты - двухконфорка с духовкой, раковина, бронзовые краны. Нырк в другую дверь: у-у-у... глубокая ванна, пятиминутка, умывальная рако­вина. У-унитаз, черт побери, сияет себе! Искры бронзы, обморочный блеск эмали - в глазах темно. Скок...

Э-эй, вай! Забыл о заглавии? В нем задан ритм.

Нырк-юрк-скок... Охолонь! Ты ж не румбу мечешь или ча-ча-ча.

Ну, уж нетушки.

Кубарем вниз... Вокруг дома. Впритык к дому.

Убеги непозволительно далеко, чтобы дом уместить на ладони. А потом... прижмись к стене, где выложен угол, запрокинь голову и... вдохни его высоту.

В облаках крыша. Зарылась крыша. Жар в щеке.

А что Сара?

Орет Сара, небеса сотрясает.

Вчера Курбан - муж ее, любовь ее, беда ее, верховный жрец и кормилец - явился без копейки в кармане. Гонял мелюзгу по двору, порываясь целовать, выл песни, крутил «фуэте на пуантах». А сегодня не добудишься на работу.

Ветры гонит пакля рыжих волос... Соседи и небо в свидетелях.

Дому пора подкрепиться!

На завтрак хлеб, масло, яичко вкрутую, можно зелень с брынзой, конечно же, колбасу докторскую - без жиру, значит. Чтобы беси тебя не взяли.

Чай со сгущенкой! Чай с песочком сахарным! Чай с колотым са­харком! Вприкуску, как взрослые. Чаевничай... Чай пьешь - орлом летаешь!

Теперь за уроки: приземлись.

Четвертый этаж выше всех!

Особое место в твоей жизни займет балкон. Сколько раз хлоп­нешь дверью в тот день, оглаживая перила балконные, осваивая вы­соту.

Панорама... Дух захватывает! Самая сердцевина пригородного рай­она. Когда это было столько на виду: озеро блюдечком; домишки селенские на пологом берегу; школа; больница с поликлиникой; опять школа; Дворец культуры; Парк культуры и отдыха; стадион; бассейн с трехярусным трамплином (из всех ощущений в прыжке организм от­бирает единственное: Е-о-о-о...); атас! - милиция под горой; тракторка и, естественно, базар. Рынок в иных краях.

Южный базар - эт...О!

Ну как в десяток-другой слов положить сахар на язык, мед на душу?

Золотой дурман рыбы копченой. Вечерний уют раскладушек у горочек дынь и арбузов. Фруктовый аромат... Сквознячки уборной с запахом хлорки,

- Заходи, нар-род, на мой огор-род! Такой товар бог давал! Сладкий, сочный, дальневосточный!

Вот там, там, там...

В этом раю для посвященных и работал Курбан. То ли грузчиком, то ли подсобником, еще кем - дела это взрослые. Туда и будила его Сара.

Пока солнце не вошло в зенит, не раскалилось добела - до­будилась-таки, спровадила! Беременная седьмым чадом, постирушки затеяла.

Знакомство с пацанами дома - дело столь волнительное, полное любознания - состоится скромно, без эксцессов. Разнообразие имен радует, учащает сердцебиение. В самих именах полевые букеты характеров.

Верхний эшелон, а точнее-- авторитеты: Рафка, Халыг, Рамиз, Низами, Байрам. Непредсказуемый и праздничный. Низами аристо­крат, язва. Рамиз чудило. Халыг солнцеликий. Рафка здоровяк. Отме­рит судьба 21 годочек. Земля ему пухом!

Ровесников огорчительно никого. Следом Сашок да Иман. Друж­

ком отчаянным станет, драться будет за тебя до кровянки. Сейчас с

пейджером ходит.

Оп, лови малолеток: Зейналка, Вовка, Тофик, Генка, Горхмазка и - уф-ф - Лямик. Совсем пацаны: Байрамчик, Мишка, Гагашка - Вагиф по метрикам. Но к розовым язычкам младшеньких в семье при­липнет Гагаш - от слова гардаш - брат. Гагаш так Гагаш! Дом под­хватит, не возражая. На самых низах сопливчики и слюнявчики. О дев­чонках толковать - воду толочь.

Первое время все в рамках приличия: ни света, ни газа, ни воды.

И бродят вокруг дома колдовские вечера. Созвездием светят огоньки керосиновых ламп, унося в раннее детство, кое у кого слад­ким чадом примус сопит... Подремывают возможности дома. Лишь косматые тени колышутся.

«Лишения» вознесут, причисляя к лику старожилов.

Не пора ли ватагой махнуть через забор?

По всем правилам военной выучки, с разведкой, расстановкой часовых...

Забота у нас такая: во дворе стол сладить, скамеечки - «козла» забивать, в нарды! Бревна врыть обязательно, протянуть бельевую проволоку.

Где ж Саре бельишко развешивать?

- Хлор, хлор вар, хлор, кислота, паста, мебля!

На кончике пера врывается действительность. Кричат со двора. Денек разгорается... С утра обливаешься потом. Воскресный выходной! Лето! Лист купается в солнце. Как и прежде, томятся олеандры

На пляж бы...

Все. Точка в уроках. Во двор!

На пустыри, на игрища. На пустырях время колечком, греет бока на припеке.

Игр живое наследие: 12 палочек, казаки-разбойники, ишаки и слуги, лунки-чорс, лапта, ловитки, прятки, чижик-пыжик на кули-и-и... Тяни, тяни звук: глотнул воздух - капец! - начинай все сначала. До слез...

А можно кусок свинца на костре расплавить. Залить в готовую формочку, и пестик готов, пистолет то есть. Еще лучше в складчину картошку испечь. Обжигаясь, жонглируя, развалить клубень, п-а-р в-т-я-н-у-т-ь (Н-е-с-п-е-ш-а - особо хорошо в морось, холод - при­сыпать крупной солью и... заявиться домой с черной каймой вокруг рта.

По сезону за шампиньонами податься. На сковородку да с мас­лицем... Что ты! Или под камнями желтых змеек позыркать. В спи­чечный коробок уложить травку, рептилию безвредную. В школу! Под­пустить ненароком соседке... Визгу, писку... Сплошное ублажение...

Распаренный играми, апрельским солнышком...

Ты уже собирался в школу, во вторую смену, в третий свой класс, шнурки на бантик не мог никак завязать, когда в дверь постучали.

Явление! На пороге колышется Любушка, моложавая приятельни­ца бабушки. Вместо здравствуйте, ка-ак завопит, причитая:

- О-е-е-е-ей! О-е-ей! О-ей! Что творится, что деется... Ивановна, ой.

В кои веки наметился живой диалог, а тебе в голову втемяшился...

Башенный кран!

Ох, лукавец. Его с выгоревшим флажком на стреле ты увидишь первым тогда.

Забор огораживал большое строительство. Возводился поселок нефтяников. Вон сколько промысловиков в твоем доме живет. Иманкин батя, еще и еще... У Туровских отец с Каверочкиным работал. Неф­тяные Камни на Каспии. История!

Не забыта интеллигенция. Твоя мать - учительница. В двух семьях тоже. Даже врачиха есть. Пациенты величают уважительно: дохтур Хайкина!

Горочки скорлупы за домом... Из ведер ссыпаны. Чьи? Ба! Неко­торым образом коллеги Курбана. Торгует грецким орехом. Очищен­ным! У многочисленной его семейки по личному молотку. В авраль­ные дни по ночам колотят. На-гора!

От их усердия родилось: «Молодец твой отец, на полу спал и то упал».

Забор взят!

Примечены доски, дощечки и бревна. Бикфордова шнура хватит на экватор. Следует подметить, что в праздники, бывало, народец вывозили на городской бульвар. Вечерний салют! Над бухтой вспыхи­вают небесные астры. Грохот раскатами... Садили из береговых пушек и корабельных орудий.

Но это в городе. Далеко. Жди-пожди... А тут на виду. Рвали по­роду под фундамент, от скал, шишек утюжили горочку. Хорошо с балкона видать!

Взрывные работы велись без цветочков. Строго. По графику про­раба.

Мезозойской крошкой шуршат пылевые облака, накрывая скользя­щей тенью.

И вот какая штука выясняется: в шашечном порядке к дому при­мыкает пара других, выкладывают этажи. Залит фундамент под чет­вертый, размечают пятый.

Так. Ожидай въезда жильцов. Значит-ца пацаны подъедут! Когда?

Строят споро. Москва, да и только.

О ней мечтали. Столица снилась. Паровозы пыхтят, вагоны зеле­ные тянут - чух-чух-чух на верхней полочке. Глянуть разок: Красная площадь, Мавзолей...

Вот выстроят поселок. Магазин откроется - на базар бегать при­елось, точно! - на прилавках перочинные ножички, фонарики... Гля­дишь, пустят трамвай с веселым звоночком! В потаенных думках схо­жесть с Москвой.

Хотя... в своем трамвае звонких полно. Девичья башня есть. Кре­пость.

Крепость!

Задумались пацаны.

Дом, что ни на есть, самый первый. Под облаками! В гордом одиночестве. А номер у дома - чертова дюжина. Кишки сводит. Вечно у взрослых напутано.

Жить в квартире под номером первым, современно выражаясь, престижно. Но однокомнатная. Иманка с Халыгом вон в трехкомнат­ной. Но первый этаж. Твоя квартира, помалкивай, последняя. Тридцать шестая. Зато повыше некоторых.

Балкон!

Оходишь рубанком дармовые дощечки - сливочный цвет. В охот­ку сколотишь ларь. Столярную работу предъявишь бабушке с мамой. Самая первая, самостоятельная! Откуда навык - учителей в этом деле не было.

Уберется хлам из надоевших ящиков. Вот и выгадаешь закуток на балконе. Скоренько матрац, подушку, покрывало - нырь в ночь.

Легче всего отыскать ковш Большой Медведицы. Под утро плеснет прохладой, проснешься... Медведица в ином положении. Удивительно!

В коконе покрывала уютно так. Впереди долгая-долгая, полная космического интереса жизнь. Сметай лунную пыль с башмаков!

Под оголенными звездами сам собой возникал вопрос: «А что бы было, если бы ничего не было?» Сознание отключалось. Будто кто включателем щелкал. Возвращение из мрака согревало, плавно нара­стал свет... Рычажок реостата кто вел.

Качается балкон... Качается зыбкой под опрокинутым знаком зна­менитого созвездия.

Еще высоки потолки.

Каждое утро в боковом окне спальни-гостиной расцветает солн­це. Дни в охапках света и счастья. По вечерам облака оперением фламинго.

Случались болезни. Вспомни заушницу. Бинты сползли... Сидишь хомячком у кухонного окна горестный, выглядываешь маму.

Оказывается, в твоем парадном живет эхо. С какой робостью оно воспринимает выкрики точильщика ножей со станком на плече. А лудильщики почти вывелись. Захаживает сморчок-старьевщик с меш­ком Санта Клауса - он же Шахта Баба. Эхо радостно вторит: «А стары вешшь... А стары вешшь принимаем. Половой гавор принеси - принимаем. Баломанный биджак принеси - принимаем. Разный шмот-ка-мотка, джырых-мырых принеси - все принимаем!»

В районном парке догорают духовые оркестры. В нравах еще поножовщина. И боязнь тюрьмы в тебе отголоском. Инвалиды Ве­ликой медальками звякают. Словечки разные въелись, корешок ты мой закадычный.

Витают народные гены...

- О-е-е-ей, - блажит, будоражит Любушка, - что деется, что творится...

- Ты толком-то объяснить можешь? - раздражается Ивановна.

- Е-е-е-е-ей, - еще пуще перчиком Любушка.

Неизбежность правит миром. На лицо бабушки набегает тень. Тревога враз передается тебе.

- Неужто война? - выдыхает бабушка.

Эпопею с огородами начал Байрамкин отец.

В силу первенства землица за домом досталась бархатной. В силу жизнестойкости стали к нему лепиться другие. Свищи сторожа! Всяк тащит, долбит, сколачивает, смахивая град пота с чела. За короткое время возник городок-пугало: у кого доска заборная в три, у кого в полтора метра, у кого в пляс. Образованы улки, тупички... А какие тени в том городке - не тени, а сказки Шахразады. Тысяча и одна ночь. Манит...

Серебрятся подросшие топольки во дворе. Месяц лезвием нычара. Уместны лишь прятки. По случаю допущены девчонки,

Налилась зелень, отяжелел овощ. Подглядывать в щели забора - у кого что подошло-подоспело - такая заноза! Глазом огурчик схрумкать... такое наслаждение... А перечислять бахчевое изобилие - слюнки пустить. Но что тебя доконало: каждый клочок плодоносной землю на учете, а сосед высадил... ивушку.

Иногда Саре на огороде подмогал Курбан.

Из незаметных минут над грядками творится радостное приятие жизни: политы грядки, остро пахнет укроп, пыль влагой прибита - такой покой над миром... Роняет цвет кисло-сладкий кизиловый закат.

Приползет, будь неладен, бульдозер с распорядителем. Лязгая траками, чихая солярочным выхлопом, сметет заборы, неокрепшие деревца, разворотит грядки. Брызнут помидоры... Байрамкин отец прижмется к забору распятием, тронуть не позволит. Разберет до­щечка к дощечке.

Отче...

Откуда такой свет?

Это Любушка ясным солнышком. Отдышалась милая. Готова к ответу:

- Что ты, Ивановна! Какая, к лешему, война. Человека в космос пустили!

- Фу, окаянная, напугала вусмерть. Я уж подумала, война, - осе­дая на край табурета, итожит бабушка.

Твой пульс, готовый было остановиться, выскочил вон...

Свершилось! Можем!

С кем поделиться космической гордостью?

Первая смена не подошла, вторая разошлась. В школу!

Полкласса за партами. Презрев запреты, на учительском столе взмокший Пивоваров. Сгорит в 42 года. Эх, Володя, Володя... Греми же голосом Левитана:

- Включены все радиостанции... Сегодня, 12-го апреля 1961-го года... Впервые в истории человечества...

Грохает пульс планетарный!

Первый урок. Ерзаем... Второй. Ерзаем... Глаза и очи жаждут волю. Солидарна Валентина Васильевна; отпустила. Сама ханум Ис­тория, приоткинув небесную парчу, следит за тобой, благоволит тебе, опахает воздушным крылом.

Домой! Что пацаны?

В сборе.

На кочках-бугорочках. Утомленные... На повестке осталось: как?

С самолетом все ясно. Летит над пахотой-блямц! - готово удо­брение. Чтобы г... собирать в санитарные баки?

Вывезенного в пятилетнем возрасте из глухого селения, привыч­ного к задворкам кизячным, вольному ветерку, как тебя поразит... говновозка. Прости великодушно! У автомашины вместо нормального кузова цистерна, насос, шланг гофром. Опускается в шамбо - выгре­бную яму. Совсем обалдел: шофером ко всему может быть же-нщи-на. Язык присох. Водилу зовут... Роза! Внюхайся только...

А тут тебе невесомость! Е-мое...

Мо-е-о-о-о...

- Пацаны, киу ку мицу! По агентурным данным из Гарачухура в новый дом переезжают братья Воиновы. Виктор и Валек. Оторви-фут-болисты!

Этот потрясающий факт раздобыл где-то Рафка.

Соседний дом давно готов. Темны глазницы окон. Ждут жильцов.

Когда же въедут новоселы? Истомилась уже, извелась ребятня.

О, мяч погоняем... Любовь - это футбол! Даром что ли Виктор нянчиться будет, размечать футбольный пятачок, номера на маечках тискать, турниры устраивать! Вальку же юношей доведется попасть в чудесный город Сочи. В спарринг-игре стоять - замри, умри, воскре­сни! - против Стрельцова.

Эдуард! Торпедо! Легенда! Какая честь! Какая гордость за дома!

- Валек, как Стрельцов?

- Мотал меня, мотал... Кидал, как хотел.

- А ты!

- Терпел, терпел... Тяпнул его по ноге.

- А Стрельцов?

- Глянул исподлобья, буркнул: «Молодой еще, работай...» Слышишь гул стадионов? Это болельщик перешептывается:

- А Туаев играет? А Маркаров, Гаджиев, Банишевский...

Бронзовые лидеры страны, а для тебя доступно и просто - ба­кинцы!

С глянцевой обложки «Огонька», с великим трудом добытой, прикнопленной над письменным столом, вызывая дрожь желто-зеленой формой, смотрится единственный, непревзойденный лучезарный... Эдсон Арантес Донасименто, Пеле!

С дальних ли, ближних ли промыслов возвращается рабочий люд. От спецовок тянет нефтью, соленым простором, криком чаек вдогон.

Искусно заварен чай. Гранатовым зерном отливает армуд. Мелко наколот сахар в розетках. Во дворе стучат нарды: «Шеш-беш! Шеш-гоша!»

С балкона на балкон перепархивает ликующее:

- Сосед, ай сосед! Бизим киши в косм запустился!

...з-з-зу-у-у...

Показалось что-то размытое. Размытое смещалось. Прямым кур­сом гребло во двор. Изумляло. Дом разинул рот в три подъезда.

Напрасно! Во двор вплывает облако изумрудных мух. В центре облака - Курбан ненаглядный. Двинул в свой подъезд.

- Зуд, звон... Зуд, звон, - шарахалось эхо.

На работе Курбан таскал мешки. В мешковинах сахарный песок. Пропитался потный Курбан. Со всех свалок района слетелись мухи на сладенькое.

Или это из других времен. Когда в городе метро открыли. Мухи на радости в подземный переход, эскалатор... За тройкой засахарен­ных калымщиков с товарной станции. Э, да ладно! Все эти мухи, изумрудные облака... Острый приступ сочинительства. С начинающим это случается. Как от зуда избавиться?

Под душ!!!

Пока персонажи фырчат, плещутся, кайф сладкий снимают... Воды натаскай.

С водой было туго. Зашипит дворовой кран, цыкнет ржавым плевком - баста.

В селение. Забыл о домишках на пологом берегу? У одного доб­родушного старика колодец вычерпывали до дна. До песчаной мути. Глянешь несмело последним в калитку... Улыбается, зовет поощри­тельно: «Гяль, оглум, горхма!» (Заходи, сынок, не бойся).

Пусть длится память о тебе, благородный!

Иногда ведерный муравейник тянулся во двор милиции. Там с во­дой все в порядке. Тропки протоптаны... Под горочку колобком, а на гору?

Водовозка нет-нет подъезжала. Налажена очередь... С острым пу­зом прет Сара. Очередь в панике. Всяк норовит первым. Суют невпо­пад ведра, вода на асфальт. В кровь раздирали кожу на руках.

Не с тех ли пор осталась привычка всякий сосуд набирать... всклень.

Дорвался-таки! Любимое тобой бабушкино словцо. До краев означает.

Откуда в тебе столько полууместных словечек взыграло: дролечка, гоже, притулиться, оплошка... Не российской ли, саратовской земли корни - мамины корни - шевельнулись в тебе, клейким побегом порскнули?

Вот когда бабушка, впитав диалект, вместо бревна говорила шал­ман - это по-нашему!

Гладко выбритый, благоухающий, во двор спускается Курбан. Оценил ситуацию: двор празднично возбужден. Выхватил взором заз­нобу в стайке болтушек, поманил к себе. На всеобщее обозрение! И-их, носочки в струнку, вжж... вокруг Сары зардевшей. Вихрь. Смерч. Ай, да Курбан! Приобнял за талию, шарк ножкой - в сторону, шарк другой... И повел, повел... Сагол, Курбан!

Жаль, бразильцы ламбаду сперли, компарситу соседи угрели.

Угомонился танцор. Приложил ладонь к животу пылающей женки, поглаживает:

- Джигит будет! Космонавт будет! Юрий Курбанович будет! Чадо в ответ пяточкой торкает...

Строг в проявлении чувств мужчина восточный. Может, пригрезилось танго? Так называемый художественный вымысел в действии.

Народец отбился от рук: ночь на дворе, а он гулеванит.

Но что это? Пара огоньков, вторая.... Фары! Вспарывают темень. Бортовые машины заполонили двор. Как сговорились новоселы, скопом валят.

Скинуто барахлишко. Сгружена громоздкая мебель. Комоды на­дутые, шифоньеры важные, овалы зеркал. Фикусы в кадках, в худых кастрюлях алоэ, герань. Ах, диваны с высокими спинками, прилажены полочки, слоники скрылись...

Джунгли на асфальте! Хорошо шнырять, зыркая в зеркала. Лови момент! Помнишь, мама тебе сообщила: «Сынок, а нам вещи помогли поднять детишки селенские. Даже на мороженое не взяли». Запало в тебя. Должок выхода требовал.

Памятуя, подглядишь подобие. Вот бабушка, мама, сынуля. Ро­весником окажется. Мороки с ним... Сговоришься с дружками о по­мощи.

Добро! Таскаем... Делов-то! Второй этаж. Справились.

- Кто из вас главный? - вызнает хозяйка. Переглянулись, пожали плечами, скромно ответили:

- Мы все главные!

Неопределенно протягивает денежку. Каждому на кино, мороже­ное хватит!

- Да не-е... Мы ж помогали, - вытянули хором. Счастливые, разбежались по квартирам.

Огромный, космический день в сердце твоем. Неохватный такой... Снятся сны, звездолеты, далекое. Летай, парк себе, подрастая. Ликует душа!

С низин, загазованных закутов, фанерных халабуд нахалстроя, где малиновый абажур в диковину, где нефтяные качалки наводят сон скрипом дремотным, солончаки слепят глаз, люди переселялись в новые долгожданные дома.

Не дожидаясь ремонта, в известковое молочко добавляли жел­тую, салатовую, голубую гуашь. Белили - нет, меняя корень про­цесса, художественно охорашивали стены. Резиновым валиком нака­тывались виноградные гроздья, листья ажурные на витой лозе. В ход шла бронзовая пудра, серебрянка.

Крытая светлым лаком, покупалась солнечная мебель: платяные шкафы, серванты... Выставлялись улыбчивые чайные сервизы о шесть персон. У скольких остатки нехитрой той роскоши, поблекшие блики солнечной мебели.

Обживались сами слова: балкон, плитка-метлах, унитаз, торшер-ромашка... Из банок-склянок по законным местам разносились клиз­мы и зубные щетки.

Дивное время!

Плоский, приземленный мир обретал третье измеренье - высоту! В день космической эры обретенная высота метнулась к звездам.

Ну, что, пацан? Пора... Свиделись вот. Пообщались с приятцей! Костерок развели, полакомились картохой рассыпчатой... С анекдот­цем, сольцой.

Не теряй себя! Дай-ка смахну со щеки шелуху... Ладошку пожму!

Это ты-ты-ты чеканил шаг по ковровой дорожке...

Это твой-твой-твой шнурок, одолев путы, бил фонтанчиком!

Это...

Поют петухи... На одной из веток тутовника от зноя пожелтели листья, первыми тронулись в осень. Сидишь на балконе - другой дом, другой двор. Сколько их будет в твоей жизни... Тянешь кофе, сигаретку за сигареткой. К восьми на работу. Охватил ли главное?

Пока есть время, надо бы дядю Азиза помянуть, Сурена. Подне­бесным, чуть слышным словом. Пусть летит себе клином, кличет в сторону детства. Там, на том берегу покоятся бесхитростное приятие и космическая радость жизни.

Петухи кричат... Что-то недосказал, недодумал, оставил в черно­виках. Ладно, сама судьба за тебя говорит...

...вернись в ту ночь. Сто-личную ночь.

На куполе Верховного Совета молча опускают флаг.

Стяг Союза.

Простись с достоинством и... опусти очи долу. Полотнище цвета крови. Жестокой ли, великой... История об этом почти все поведала. Но для тебя... Для тебя оно было огромным. Как память. А память... Она... Она как земное притяжение. Мимо рассудка, мимо слов, мимо, мимо... В безмолвии.

В этом безмолвии...

Дом. Солнечность его окон. Балкон под звездами... И космичес­кая высота. Самая первая. Восхитительная!

Не с той ли высоты порой тебе видятся те редкие тихие вечера, когда Саре на огороде подмогал Курбан? Если над грядками маячат их согласные задницы, значит, для тебя в эти минуты в мире все правильно.

Это тебя-тебя-тебя вел и ведет Вышний.

Абшерон. 1999