Проверка временем. Интигам Гасымзаде

Едем по зеленому ущелью на наш любимый пляж в Малибу. По пути есть у нас с внучкой Надюшей традиционная забава – когда автомобиль ныряет в длинный тоннель мы – все, кто внутри – начинаем кричать во весь голос.

“А!!А..А..!” – несется в сырой прохладе подземелья. Быстро вдохнуть –и снова…

 Надюшка поэтому всегда очень ждет тоннеля. Я – тоже. Не знаю, почему, но если настроение хорошее, то крик его не портит. Зато, если неважное – то крик явно помогает. Сам не знаю, почему, но помогает – это точно.   То ли злость и досаду “выкрикиваешь”, то ли разрядка какая-то.

А я всегда во время этого крика вспоминаю Интигама. Это он меня научил такому способу улучшения настроения. Причем применял он его в своей семье безо всяких тоннелей.

Он со мной как-то поделился. “Когда вижу дома, что Рена (любимая жена- авт.) и девочки (Лейли и Мими, Мехрибан – любимые дочки) не в настроении и растормошить их не удается, мы с девочками собираемся в комнате, и кричим.

Громко, во весь голос. И, ты знаешь –настроение становится гораздо лучше, это уже проверено на опыте.”

Интигам, Интигам… Недавно услышал твой голос в телефонной трубке и снова порадовался, что ты есть в моей жизни, хотя – сколько уж лет не виделись.

Многолетний главный редактор журнала “Азербайджан”, заслуженный деятель искусств Интигам Беюкага оглу Гасымзаде. До чего непривычно сопровождать твое имя этими пышными эпитетами. Но, наверное, иногда это нужно делать, потому что есть люди, которые написали и издали вроде бы не так много, но литература – как процесс, как часть жизни без них совершенно невозможна.

Интигам – именно из этой редкой категории людей.

“Антиграфоманами” назвал бы я эту породу.

Графоманы пишут, и пишут, и пишут… Они без этого просто жить не могут.

“Антиграфоманы” с трудом садятся за стол. И знают и умеют в литературе такие люди очень многое, а вот писать – не спешат…

И они тем ценнее в наши дни, когда малограмотные, бездарные, сдвинутые по фазе на возможности публиковаться люди графоманской категории получили такой могучий инструмент самовыражения, как Интернет.

Прежде – графоман и графоман. Вечный процесс- он ходит по редакциям, его гонят… Кто-то из них наконец пробивается и становится “писателем”. Но клеймо графомана на нем навсегда.

Сейчас, когда лозунг “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” утратил свою актуальность, предлагаю новый:“Графоманы всех стран, публикуйтесь!” Интернет широко распахнут. Тут тебе и публикации, и рецензии, и живая “литературная жизнь” – все, как у больших. Всё почти как настоящее. С той же разницей, как секс – реальный и виртуальный. Для второго в старые добрые времена было другое название.

Замечание в скобках – наблюдаю в американской эмиграции странное явление.

Все пишут стихи. Невозможно прийти на день рождения, свадьбу, чей-нибудь юбилей, чтобы не получить хорошую порцию художественных строчек типа:

Шлет мой язык подравленья слова,
Памятью сердца полна голова!

Графоманы классом повыше создают объединения и издают книги. И не дай Б-г, какой-нибудь обедневший в эмиграции профессиональный писатель за очень скромный гонорар напишет о них невнятное, но доброе слово…Они становятся признанными… 

Словом, графоманы повсюду жизнью довольны. “Антиграфоманам” – все равно. Помню, Интигам сказал мне по поводу одного графомана (еще не интернетного, “традиционного”) -

“Он моей жизни не проживет. И думать так, как я, не сможет. И писать то, что я пишу и так, как я пишу – не будет. А в остальном – какая разница?”

Кстати, за долгие годы в писательском союзе у меня были прозвища для милых мне людей – исходя из их поведения в разнообразных литературных и жизненных ситуациях. (Читатель понимает, что конфликтов – крупных и мелких – в писательских буднях хватает.)

Так вот – у Мансура Векилова был титул “Справедливый”.  Сиявуш Мамедзаде – замечательный литератор, один из очень немногих, кто действительно в совершенстве владел двумя языками и был всегда по-человечески добр и отзывчив, носил титул “Великодушный”. 

Интигам носил звание “Верный”. Это, мне кажется, точно во всех смыслах – и в смысле верности суждений, и в смысле верности принципам, и в смысле верности

близким. На него всегда можно было положиться.

Интигам рожден в литературной семье. Его отец, писатель Беюкага Гасымзаде, к сожалению, очень рано ушедший из жизни (едва минуло 42 года), принадлежал к тому поколению литераторов, которые заложили фундамент азербайджанской литературы ХХ века.

Интигам близко дружил с детьми Самеда Вургуна – Айбениз, Юсифом, Вагифом,

с детьми других, ставших ныне классиками… А писателей тогда было совсем не много. Куда меньше, чем даже в мои времена, лет, скажем, 30 назад. О количестве нынешних членов Союза Писателей Азербайджана боюсь даже думать – мне говорили, что счет вроде бы идет на тысячи…

Означает это только девальвацию некогда действительно почетного звания – только и всего. Но на наших глазах очень многое девальвировалось…

Интигам рос в писательской среде. Он, мне кажется, и не представлял себе, что может в жизни заниматься еще чем-нибудь…

Правда, было кино – но и на киностудии Интигам занимался литературной частью – был членом сценарной коллегии.

И все равно – приход его в Союз Писателей в 1976 году – по моему, был предопределен. Так он по сей день там и работает, хотя на моих глазах получал самые разные, порой – очень лестные и выгодные предложения.

Телевизионный литературный альманах “Баяты” – предмет нашей с Интигамом скромной гордости. Двенадцать лет в эфире – каждый месяц с новой передачей. Плюс – ежемесячные повторы, плюс – примерно раз в год избранные выпуски по московскому Центральному телевидению. Делали мы этот альманах, по большей части, втроем с главным редактором редакции “Дружба” Тамиллой Ашумовой.

Двенадцать лет в эфире – это срок, любой профессионал подтвердит. Всякое бывало за это время – мы и ругались, и ссорились, и отношения выясняли кроваво (не в буквальном смысле, понятно). Но дело делали, думаю, хорошее – не было заметного азербайджанского писателя или писателя, переводившего азербайджанскую литературу, который не бывал бы в нашей передаче. Передача -час эфира, четыре – пять сюжетов, в каждом выпуске, двенадцать лет – считайте сами – больше пятисот телевизионных рассказов.

К сожалению, архив передачи уничтожен. И дело не в происках врагов, а в бережливости, понятой по-советски. Снимали тогда, в 80-х, на пленку. Пленка содержала какой-то ничтожный процент серебра. Вот ее и сжигали, чтобы это серебро вернуть государству.

Больно думать, сколько замечательных сюжетов утеряно безвозвратно…И дело тут, конечно, не в нас с Интигамом, а в наших гостях. Другого такого видеоматериала об азербайджанской литературе на русском языке просто не было.

- Как вы это допустили? – спрашивают меня. А очень просто. Мы относились к этой передаче как к текущей работе, а не как к чему-то, что имеет историческую ценность.

Сейчас бы… Но история не имеет сослагательного наклонения.   

Эта передача об азербайджанской литературе на русском языке пользовалась немалой популярностью.

Бывали в “Баяты”, конечно, и конфликтные эпизоды, и забавные…

Ну, во-первых, нас с Интигамом простые зрители путали. Поди разберись на экране, кто есть кто… Так что я привык, к тому, что на улице меня окликали: “Интигам-муаллим!”. А его “Грич-муаллим!”

В эфире мы старались ни в коем случае не “давить” на гостей, дать им возможность максимально свободно высказаться. Но бывали случаи, когда приходилось и “власть употребить”. Хорошо помню один из них, когда Интигам, обычно деликатный и осторожный, просто вышел из себя.

В гостях у нас был некто Н.,переводчик из Москвы – один из тех “присяжных” переводчиков, которые были как бы негласно закреплены за каждой республикой.

Переводил он не лучше и не хуже других – ровно, гладко. Все, кого он переводил, выглядели на русском одинаково. В тот вечер однако Н., понимая мощь телеэкрана, принялся говорить о поэте, которого тогда переводил, настолько хвалебно, безвкусно  и высокопарно, что это уже превышало все мыслимые пределы.

И Интигам не выдержал. Поэта этого звали (условно) Физули Аббасов.

Интигам довольно бесцеремонно прервал похвалы выступающего: “Вы, Федя, так говорите о Физули, - произнес он отчетливо, - как будто вы и впрямь переводите на русский того, классического, Физули, а не Физули Аббасова…Между тем, разница существенная…” 

Переводчик сник.

Совсем другого рода опыт был, когда мы снимали ашуга в грузинском селении.

Время от времени мы вставляли в передачу такие выездные страницы – было и свежо, и интересно…В этот раз однако получилась неожиданная накладка, очень советская по сути.

Естественно, мы никуда не приезжали “с улицы”. Редакция согласовывала и готовила каждый выезд. Кто-то готовил и согласовывал и эту “ашугскую” съемку.

Но когда мы рано утром приехали с поезда в дом к ашугу, и стали готовиться к съемке, нас попросили обождать.

“Председатель колхоза обещал прийти!”- сказал ашуг многозначительно. И мы стали ждать председателя. Председатель приехал на черной “Волге” не один – с ним был кто-то из райкома. “А почему не согласовали съемку?”- хмуро спросил нас райкомовский чин. Восточным гостеприимством и не пахло.

Стали звонить в Баку. Оказалось, съемку согласовали, но тот, с кем ее согласовали, уехал. И райкомовцы стали звонить в Тбилиси, своему куратору в ЦК.

Куратор сидел в отделе сельского хозяйства, а съемки проходили по ведомству культуры. Стали звонить в отдел культуры. Там, не разобравшись, съемку на всякий случай запретили.

Снова позвонили в Баку. С телевидения связались с ЦК КП Азербайджана, оттуда в свою очередь позвонили в Тбилиси и тд.

Одним словом, когда секретарь по идеологии разрешил снимать, день уже клонился к вечеру. Интигам сдержанно выразил райкомовскому работнику свое недовольство. И услышал в ответ приветливые слова (расслабился партийный деятель, получив высочайшее разрешение): “Дорогой Интигам Беюкагаевич! Ленинская национальная политика на местах – дело тонкое…”

А вся заковыка была в том, что снимать мы хотели азербайджанского ашуга – в соседней республике. Вот и насторожились – как бы чего не вышло.

Запомнился мне этот эпизод как свидетельство того, насколько неповоротлива была система в нестандартных ситуациях, как бы безобидны они ни были.

Еще эпизод – очень для нашей советской жизни характерный.

Дело в том, что и у меня, и у Интигама в той жизни было плохо с зубами. Во-первых, несмотря на то, что мы работали и в Союзе писателей, и на телевидении, и гонорары получали – денег хронически не было.

Но, кроме того, еще и не было особой потребности заниматься зубами – и так сойдет…(Представляю себе человека в Штатах, у которого зубы были в таком состоянии, как у нас тогда – ни на работу устроиться, ни общаться ни с кем…Обязательно будет вежливое недоумение, высказанное вслух. Так не принято…)

Но у нас-то все было принято! И справлялись мы с задачей радикально. У меня не хватало зубов слева, у Интигама – справа. Вот мы и садились перед камерой: я – справа, а он – слева. И так продолжалось не один год. Помню, когда был юбилей – десятилетие передачи – нас пришли поздравить и заодно исполнить шуточную пародию народные артисты – Мурад Ягизаров и Шурик Шаровский. И как Интигам их учил улыбаться, не поднимая верхнюю губу (чтобы зубов было не видно).

…Да, двенадцать лет в эфире – это было здорово! Причем понимаю:

из нас троих тяжелее всего было Интигаму – он хорошо знал русский, но первым и основным его языком был азербайджанский. Потомственный писатель, он блестяще знал и чувствовал азербайджанский язык и литературу “нутром”, так, как человек, даже хорошо выучивший неродной язык, его тонкостей чувствовать не может. Поэтому я его и пригласил в передачу, и счастлив, что пригласил – без него она просто не могла существовать.

А что он ощущал, выходя в эфир на русском языке – я до конца понял уже в Америке, когда приходилось выступать перед телекамерой на английском. Это совсем не то, что бытовое общение.

В первые же месяцы после успешного дебюта передачи наши с Интигамом отношения прошли “проверку на вшивость”. Не раз и не два подходили ко мне разные доброжелатели: “Александр, ты что, в Баку не нашел азербайджанца, который по-русски чисто говорит?” Интигам и правда порой путал окончания, оговаривался – но никто из тех, кто окончания не путал, не знал о литературе и половины того, что знал Интигам.  

А к нему подходили доброжелатели с другими песнями: “Ты что, не нашел, кроме этого еврея, человека, чтобы мог об азербайджанской литературе говорить?”

Нас все это очень забавляло, передачу мы старались делать интересную, в последние годы она по существу сильно “расширилась”, стала литературно-публицистической.

Когда сменилось правительство, передачу без объяснений закрыли. Я в то время уже собрался уезжать. Во время одной из прощальных вечеринок академик Рамиз Ризаев, у которого в институте работал мой брат Слава, профессор-химик, спросил: “Почему “Баяты” не видно в последнее время?” А Рамиз был одним из видных деятелей так называемого демократического крыла.

- Спроси у своих коллег, - с досадой ответил я.- Впрочем, теперь это все равно. Я ведь уезжаю…

- Ты не имеешь права уехать, не попрощавшись с народом! – категорически ответил Рамиз.

И что самое забавное – уже через неделю мы с Интигамом снова привычно расположились в креслах перед камерами. И вправду – попрощались, я рассказал о своем отъезде и мы САМИ официально закрыли передачу. Где кроме Баку это возможно? Думаю, нигде…

Ехали мы с Интигамом в Москву, на международную книжную ярмарку. Чтобы расслабиться, взяли «международное» купе на двоих. И надо же – в самом начале поездки к нам подвалил будущий выдающийся писатель N.

Сидели мы в общем совсем неплохо, и в знак дальнейшего расположения ко мне, N. поведал: «Знаете, у меня в новой повести есть герой – еврей! Его зовут Абрам Вениаминович!» И посмотрел на меня выжидательно.

В нормальной ситуации я оставил бы эту информацию без комментариев, а тут мы все были под градусом и я невинно поинтересовался: «Он, конечно, парикмахер?»

И надо же – попал!

N. посмотрел на меня в недоумении. «Откуда вы знаете? Это же еще не опубликовано...»

Рассказывать ему о том, что по советской литературной традиции еврей мог появиться в литературном произведении только как продавец, портной, парикмахер, ну в крайнем случае - скрипач – я не стал. Дело долгое.

Интигам относился к определенной категории преуспевающих писателей сдержанно- иронически. Как-то он сказал про человека, который стремился всячески сделать литературно-чиновную карьеру (и, кажется, сделал – говорят, он теперь и народный, и депутат, что, естественно, ничего в его сути не меняет.)

Интигам про него говорил : “Есть относительно таких поговорка – “Лаял, лаял – и собакой стал!”

А один раз был у нас в передаче человек, тоже из литературных чиновников, который рассказал, как приехал в родную деревню, сел под чинару во дворе родимого дома, и так вдохновился, что написал  (цитирую) “…полтора печатных листа стихов”.

Интигам сдержанно заметил: “У него в родне наверняка кто-то мясником был. Или завскладом. Он даже стихи на вес измеряет.”

Приехал из Москвы мой товарищ. Был страшный январь 90-го.

В городе – на балконах, на домах, на машинах – черные флаги. Товарищ спросил, глядя на антенну автомобиля Интигама: ”А ты  черное не прикрепил?”

“Траур не здесь, - кивнул на машину Интигам, - траур – здесь”, и приложил руку к груди…

Как его назвали Интигамом – отдельная история. Родился он, если не ошибаюсь, в 1943 году. Время трудное, голодное. К матери в роддоме пришли –“ хочешь получить карточки на хлеб – давай ребенку имя!” Она в полубреду взяла лежавшую рядом газету. Там был крупный заголовок со словом “Интигам” – “ВОЗМЕЗДИЕ”. Так и появился на свет Интигам – Возмездий - Гасымзаде – человек совершенно мягкий, интеллигентный и незлобливый.

Но за принципы свои он постоять умеет.

И в этом все, кто его знает, уверен, убеждались не раз.

2000

Интигам Гасымзаде