Получить забытый пароль
Энциклопедия / "Авторы БП"
Изменить категорию | Все статьи категории
Белые деревянные стены, два этажа выкрашенные облупившейся от ветра и морского духа светлоголубой краской. Крыша, выложенная шифером и металлическим листом, купленным когда-то давным давно по случаю при строительстве комбината. За домом пологий, усеянный щербатыми валунами спуск к морю. Если ехать со стороны посёлка, создаётся впечатление, что там, за домом начинается пропасть или просто серая пугающая дыра. Особенно в непогоду, когда выписанное смесью чёрного с окисью хрома море медленно движется во все стороны, а над ним, над бритвой горизонта, точным отражением – такое же мрачное, затянутое штормовыми тучами, небо. Глядя на всё это сегодня, хочется сказать: «Неправильно! Так не бывает!» Будто спрятанное за облаками солнце светит не с той стороны, с которой ты всегда привык его видеть. Заезжий художник, из тех, что частенько снимают квартиры в посёлке, объёзжая окрестности на своей старенькой шестёрке, остановился как-то метрах в пятистах от дома и потом в течении нескольких дней приезжал уже с этюдником, кропотливо дотюкивал что-то, кутаясь от непогоды в здоровенный рыбацкий плащ. Мы побаивались подойти ближе, не хотелось помешать. Да и холод не позволял надолго вылезать из тёплого, заваленного старыми клетчатыми пледами кабинета, окна которого выходили на противоположную от моря сторону, но любопытство было сильнее. Софья Станиславовна ставила заезженную пластинку Россини и мы, слушая знакомое наизусть пение, подкрадывались всё ближе и ближе к увлечённому работой и казалось ничего не замечающему художнику. А к вечеру он уже сидел в большой, тускло освещённой гостиной на первом этаже и рассказывал ей столичные новости.
Тогда всё представлялось нам по-другому. Затопленный, достаточно далеко от берега, баркас казался необитаемым островом. Его ржавые перила, видимые в хорошую погоду, обросшие ракушками и помётом чаек, манили своей недосягаемостью и в короткие промежутки между штормами мы делали отчаянные попытки доплыть до его берегов. Лето, столь скоротечное в северных широтах, из года в год ласкало нас на узенькой, в несколько метров, песчанной полосе теснённой серыми утёсами. Вадик, я да ещё два малыша из посёлка, вот и вся наша птичья стайка.
Муж Софьи Станиславовны, высокий седой мужчина в пропахшем папиросами пиджаке, работавший военным врачом в окружном госпитале, скончался когда Вадику было двенадцать лет. Она растила сына одна и наша шумная компания всегда была ей в радость. Софья Станиславовна вела экскурсии, организованные при краеведческом музее и дом был полон всякой всячины, начиная от сложенных на пыльном чердаке альбомов с гербариями и заканчивая здоровенной коллекцией раковин, хранящейся на многочисленных книжных полках и в больших полотнянных чемоданах, выглядывающих из самых неожиданных мест. Банки с вареньем стояли стройными рядами в просторной кухне с застеклённой стеной, и долгими, холодными вечерами Софья Станиславовна поила нас горячим чаем и ставила свои нескончаемые пластинки с длиннющими увертюрами и полифоническими ариями. Дом напоминал небольшой музей. Рисунки пером в бумажных паспарту и пыльные камни, подаренные участниками геологоразведочных экспедиций, поделки местных мастеров - резчиков по дереву и птичьи чучела, глядящие с верхних полок высоких, заставленных книгами шкафов. Всё это было доступно для ознакомления и Вадик, полновластный хозяин этих сокровищ, великодушно показывал нам время от времени какой-нибудь экспонат и долго рассказывал о том, как и при каких обстоятельствах тот или иной предмет появился у них в доме. Карманы его всегда были набиты любопытнейшей мелочью. Старинные монетки и костяные мундштуки в форме мечей и сабель, розовые кристаллы слюды или сны насекомых - кусочки жёлтого янтаря с застывшими в них жуками и осами. Мы рассматривали эти драгоценности на переменах, и долгой дорогой из школы обсуждали преимущества того или иного раритета, сравнивая ценность стеклянного шарика из слюды с достоинствами жестяной, почерневшей от времени коробочки из под кубинских сигарет.
Как-то раз, зажав в кулаке очередную безделушку, Вадик предложил мне махнуться не глядя. Я пошарил в кармане, но кроме монетки достоинством в одну копейку там ничего не нашлось. Не смотря на это, обмен всё же состоялся и мне достался маленький камешек неизвестного происхождения. Прозрачный, отдающий зеленью кристаллик был заботливо завёрнут в обрывок папиросной бумаги. Сейчас точно такой же серый бумажный комочек размером с небольшую пуговицу лежал у меня в левом внутреннем кармане пальто.
Я возвращался со смутными чувствами. Последний раз я видел Вадика года четыре назад на шумной вечеринке, устроенной бывшими сокурсниками. Он, так же как и я, переехал в большой город но после института, проработав несколько лет по специальности на одном из так называемых «почтовых ящиков» - закрытых научноисследовательских предприятий, так ничего и не нашёл для себя. Встречались мы теперь редко, в основном созванивались. Однако мне повезло не больше.
Волна кооперативов и торговых предприятий, захлестнувшая страну в начале девяностых годов, вытащила меня из коридоров научных лабораторий, и не дав защитить кандидатскую, погнала далеко севернее тех мест, где закончилось наше детство. Разработки новых месторождений и забытые в обледенелых каньонах старые промыслы. Толстые, стальные тросы лебёдок и полутораметровые блестящие на солнце сталактиты, свисающие с крыш пустых морозильных камер. Пустяк, нелепый и необдуманный поступок, переместил меня туда и оборвал все пути и тропинки, ведущие обратно к тёплой студенческой компании, где по пятницам за зелёным карточным столом аспиранты резались в преферанс и девяточку. Те, с кем я встречался, теперь по долгу службы, если это можно так назвать, были совершенной противоположностью сотрудникам НИИ и институтским сокурсникам. Лукавые лица улыбались прихотливыми улыбками точно по расписанию, напоминая всем своим видом фарфоровые чашечки, разрисованные сюжетами комедии Дель Арте, из которых Софья Станиславовна поила нас чаем. Несколько лет ничего не менялось, но однажды, по моей вине, одна из таких чашечек разбилась в дребезги, разлетелась на тысячи осколков, и тогда руководство предложило мне совершенно другую работу. Я снова оказался в Москве.
Нужно ли говорить, что шутовской колпак надетый, и так и не снимаемый мною до последней минуты, был мишенью для каждого из членов правления, для каждого кто имел хоть малейшую возможность почувствовать своё превосходство. Но часто, именно он и вызволял меня из беды, и так же верно, до последней минуты, до последней разбитой мною фарфоровой чашечки, верой и правдой служил он мне, оберегая от бед и опасностей. Люди, находящиеся рядом, выплывали из небытия, из тёмных холодных далей якутсткой тайги или из таких же холодных, кособоких подворотней гигантского мегаполиса. Они выныривали неожиданно на поверхность и немного погодя, даже не успевая толком осмотреться и примериться к новым обстоятельствам, так же бесследно исчезали, пропадая в маленьких заметках в самом низу последнего газетного разворота. Просмотр сообщений столичной прессы входил теперь в мои непосредственные обязанности. Циничный, порою даже насмешливый тон этих коротких объявлений, чем-то напоминающих поварские рецепты, наводил на мысль о существовании тонкого, украшенного забытым искусством инкрустации перламутром, механизма связывающего всё на свете. Всё что было сделанно из фарфора. Теперь я мог встретиться с любым из них и живое человеческое тепло, ещё вчера вечером пожатой в дружеском прощании руки, заставляло после завтрака и утренних газет вновь возвращаться в ванную и некоторое время тупо разглядывать сталь бритвенного прибора. Часто хотелось закончить всё это и уехать обратно в наш старенький приморский посёлок, туда, где ещё остался родительский дом, и в тот, другой, выкрашенный светлоголубой краской, но возможность эта появилась только сейчас.
Вадик остался не у дел. Несколько раз я находил его, приглашал поработать в наших западных филиалах, куда постоянно требовались эксперты по камням и драгметаллам. Он обещал перезвонить, но потом куда-то таинственно исчезал, а я не имея возможности ждать, отметившись у пары тройки общих знакомых, вновь летел по поручениям фарфоровых человечков от одного к другому, не забывая купить себе новый костюм и дюжину резиновых перчаток, от которых пахло неприятным химическим запахом. Тогда, на нашей последней встрече он выглядел не совсем хорошо. Я проболтал с ним почти весь вечер. Пили не много. На завтра нужно было ехать в аэропорт, но спать не хотелось и разговор затянулся до утра. Тёплая июльская ночь сменила влажную духоту московского летнего дня и мы расположились на просторной веранде нового многоэтажного дома. Я хорошо запомнил его профиль на фоне синих и оранжевых огней ночного города. В очередной раз предложил ему возможность поработать на наше предприятие, но он только улыбнулся и сказал, что ещё не готов к дальним переездам и прежде всего планирует съездить на несколько месяцев к матери - отдохнуть от столичной суеты. Вот и всё. А потом я потерял его из виду.
Дорога выползла из леса и впереди сквозь проливной дождь уже был виден светлый прямоугольник старого дома. Я сбросил скорость и проехав ещё метров сто остановился. Снова можно было видеть эту дыру за береговой линией. Тучи летели быстро и буквально клубились над горизонтом, собираясь в тёмносерые валы. Море двигалось медленно, но уже отсюда можно было различить высокие волны, мерно перекатывающиеся вдали и меняющие свой цвет от тёмно синего, почти чернильного в дали, до грязнозелёного сюда ближе к берегу. Я включил цифровой проигрыватель и закурил сигарету. В салоне раздались знакомые звуки La Gazza Ladra Россини. Маленький бумажный свёрток, размером с небольшую пуговицу, лежал в левом внутреннем кармане пальто. Там же лежал последний, купленный мне за счёт фирмы авиабилет и новый заграничный паспорт. Перчатки были больше не нужны.
Дверь открыл высокий плотного телосложения мужчина средних лет в толстом, грубо связанном свитере. Загорелое лицо обрамляла седая борода. Такие же белые, коротко остриженные волосы торчали ёжиком в разные стороны.
- Чем могу быть полезен? – спросил он участливо и несколько на старомодный манер наклонил голову в сторону.
Не дождавшись ответа он открыл дверь пошире и заторопился провожать меня внутрь старого, так хорошо знакомого мне коридора.
- Обещали послезавтра потепление, а пока у нас как всегда непогода.
- Здравствуйте...Простите...а Вадик..? Софья Станиславовна? – я остановился в нерешительности в середине коридора. Свет выцвевшей, но сохранившей ещё остатки замысловатых восточных узоров, лампы в тряпичном абажуре, падал точно сверху. Я уже успел наследить в прихожей.
- Ах... вы к Вадику... – только теперь я узнал в мужчине художника, когда-то чаёвничавшего в гостиной. Дверь в неё виднелась в самом конце длинного коридора.
-Проходите, проходите.
Мне почему-то не хотелось идти дальше и я так и остался стоять под светом лампы.
- Знаете, Софья Станиславовна теперь в посёлке живёт. Я у неё дом выкупил. А Вадик... Умер Вадик два года назад... Острое воспаление лёгких, эндокардит, ВИЧ... Скончался в госпитале у отца. А вы наверное Серёжа? Софья Станиславовна о вас рассказывала...
Я прошёл на кухню, открыл холодильник. Водки там не было, почему-то стояли две
бутылки красного столового вина. Художник, торопясь, проследовал за мной. Он что-то говорил извиняющимся и успокаивающим тоном, что-то рассказывал. Мне хотелось остаться с ним, посидеть, помолчать немного, но вместо этого я вышел на крыльцо, и обогнув дом с левой стороны, стал спускаться к морю. Было уже темно и я несколько раз споткнулся и чуть не свернул себе шею на узкой дорожке, ведущей к песчаной косе. Песка уже не было. Как обычно, море билось о камни и пенилось, отступая назад, что-бы с ещё большей силой навалиться на берег. Я просидел там чёрт знает сколько, а сверху из-за края спуска доносился Россини. Я уже было стал раздеваться, хотел доплыть до баркаса, но потом передумал.
© JAM (mercucio) ""Воспаление сердца"
29.6.2005Белые деревянные стены, два этажа выкрашенные облупившейся от ветра и морского духа светлоголубой краской. Крыша, выложенная шифером и металлическим листом, купленным когда-то давным давно по случаю при строительстве комбината. За домом пологий, усеянный щербатыми валунами спуск к морю. Если ехать со стороны посёлка, создаётся впечатление, что там, за домом начинается пропасть или просто серая пугающая дыра. Особенно в непогоду, когда выписанное смесью чёрного с окисью хрома море медленно движется во все стороны, а над ним, над бритвой горизонта, точным отражением – такое же мрачное, затянутое штормовыми тучами, небо. Глядя на всё это сегодня, хочется сказать: «Неправильно! Так не бывает!» Будто спрятанное за облаками солнце светит не с той стороны, с которой ты всегда привык его видеть. Заезжий художник, из тех, что частенько снимают квартиры в посёлке, объёзжая окрестности на своей старенькой шестёрке, остановился как-то метрах в пятистах от дома и потом в течении нескольких дней приезжал уже с этюдником, кропотливо дотюкивал что-то, кутаясь от непогоды в здоровенный рыбацкий плащ. Мы побаивались подойти ближе, не хотелось помешать. Да и холод не позволял надолго вылезать из тёплого, заваленного старыми клетчатыми пледами кабинета, окна которого выходили на противоположную от моря сторону, но любопытство было сильнее. Софья Станиславовна ставила заезженную пластинку Россини и мы, слушая знакомое наизусть пение, подкрадывались всё ближе и ближе к увлечённому работой и казалось ничего не замечающему художнику. А к вечеру он уже сидел в большой, тускло освещённой гостиной на первом этаже и рассказывал ей столичные новости.
Тогда всё представлялось нам по-другому. Затопленный, достаточно далеко от берега, баркас казался необитаемым островом. Его ржавые перила, видимые в хорошую погоду, обросшие ракушками и помётом чаек, манили своей недосягаемостью и в короткие промежутки между штормами мы делали отчаянные попытки доплыть до его берегов. Лето, столь скоротечное в северных широтах, из года в год ласкало нас на узенькой, в несколько метров, песчанной полосе теснённой серыми утёсами. Вадик, я да ещё два малыша из посёлка, вот и вся наша птичья стайка.
Муж Софьи Станиславовны, высокий седой мужчина в пропахшем папиросами пиджаке, работавший военным врачом в окружном госпитале, скончался когда Вадику было двенадцать лет. Она растила сына одна и наша шумная компания всегда была ей в радость. Софья Станиславовна вела экскурсии, организованные при краеведческом музее и дом был полон всякой всячины, начиная от сложенных на пыльном чердаке альбомов с гербариями и заканчивая здоровенной коллекцией раковин, хранящейся на многочисленных книжных полках и в больших полотнянных чемоданах, выглядывающих из самых неожиданных мест. Банки с вареньем стояли стройными рядами в просторной кухне с застеклённой стеной, и долгими, холодными вечерами Софья Станиславовна поила нас горячим чаем и ставила свои нескончаемые пластинки с длиннющими увертюрами и полифоническими ариями. Дом напоминал небольшой музей. Рисунки пером в бумажных паспарту и пыльные камни, подаренные участниками геологоразведочных экспедиций, поделки местных мастеров - резчиков по дереву и птичьи чучела, глядящие с верхних полок высоких, заставленных книгами шкафов. Всё это было доступно для ознакомления и Вадик, полновластный хозяин этих сокровищ, великодушно показывал нам время от времени какой-нибудь экспонат и долго рассказывал о том, как и при каких обстоятельствах тот или иной предмет появился у них в доме. Карманы его всегда были набиты любопытнейшей мелочью. Старинные монетки и костяные мундштуки в форме мечей и сабель, розовые кристаллы слюды или сны насекомых - кусочки жёлтого янтаря с застывшими в них жуками и осами. Мы рассматривали эти драгоценности на переменах, и долгой дорогой из школы обсуждали преимущества того или иного раритета, сравнивая ценность стеклянного шарика из слюды с достоинствами жестяной, почерневшей от времени коробочки из под кубинских сигарет.
Как-то раз, зажав в кулаке очередную безделушку, Вадик предложил мне махнуться не глядя. Я пошарил в кармане, но кроме монетки достоинством в одну копейку там ничего не нашлось. Не смотря на это, обмен всё же состоялся и мне достался маленький камешек неизвестного происхождения. Прозрачный, отдающий зеленью кристаллик был заботливо завёрнут в обрывок папиросной бумаги. Сейчас точно такой же серый бумажный комочек размером с небольшую пуговицу лежал у меня в левом внутреннем кармане пальто.
Я возвращался со смутными чувствами. Последний раз я видел Вадика года четыре назад на шумной вечеринке, устроенной бывшими сокурсниками. Он, так же как и я, переехал в большой город но после института, проработав несколько лет по специальности на одном из так называемых «почтовых ящиков» - закрытых научноисследовательских предприятий, так ничего и не нашёл для себя. Встречались мы теперь редко, в основном созванивались. Однако мне повезло не больше.
Волна кооперативов и торговых предприятий, захлестнувшая страну в начале девяностых годов, вытащила меня из коридоров научных лабораторий, и не дав защитить кандидатскую, погнала далеко севернее тех мест, где закончилось наше детство. Разработки новых месторождений и забытые в обледенелых каньонах старые промыслы. Толстые, стальные тросы лебёдок и полутораметровые блестящие на солнце сталактиты, свисающие с крыш пустых морозильных камер. Пустяк, нелепый и необдуманный поступок, переместил меня туда и оборвал все пути и тропинки, ведущие обратно к тёплой студенческой компании, где по пятницам за зелёным карточным столом аспиранты резались в преферанс и девяточку. Те, с кем я встречался, теперь по долгу службы, если это можно так назвать, были совершенной противоположностью сотрудникам НИИ и институтским сокурсникам. Лукавые лица улыбались прихотливыми улыбками точно по расписанию, напоминая всем своим видом фарфоровые чашечки, разрисованные сюжетами комедии Дель Арте, из которых Софья Станиславовна поила нас чаем. Несколько лет ничего не менялось, но однажды, по моей вине, одна из таких чашечек разбилась в дребезги, разлетелась на тысячи осколков, и тогда руководство предложило мне совершенно другую работу. Я снова оказался в Москве.
Нужно ли говорить, что шутовской колпак надетый, и так и не снимаемый мною до последней минуты, был мишенью для каждого из членов правления, для каждого кто имел хоть малейшую возможность почувствовать своё превосходство. Но часто, именно он и вызволял меня из беды, и так же верно, до последней минуты, до последней разбитой мною фарфоровой чашечки, верой и правдой служил он мне, оберегая от бед и опасностей. Люди, находящиеся рядом, выплывали из небытия, из тёмных холодных далей якутсткой тайги или из таких же холодных, кособоких подворотней гигантского мегаполиса. Они выныривали неожиданно на поверхность и немного погодя, даже не успевая толком осмотреться и примериться к новым обстоятельствам, так же бесследно исчезали, пропадая в маленьких заметках в самом низу последнего газетного разворота. Просмотр сообщений столичной прессы входил теперь в мои непосредственные обязанности. Циничный, порою даже насмешливый тон этих коротких объявлений, чем-то напоминающих поварские рецепты, наводил на мысль о существовании тонкого, украшенного забытым искусством инкрустации перламутром, механизма связывающего всё на свете. Всё что было сделанно из фарфора. Теперь я мог встретиться с любым из них и живое человеческое тепло, ещё вчера вечером пожатой в дружеском прощании руки, заставляло после завтрака и утренних газет вновь возвращаться в ванную и некоторое время тупо разглядывать сталь бритвенного прибора. Часто хотелось закончить всё это и уехать обратно в наш старенький приморский посёлок, туда, где ещё остался родительский дом, и в тот, другой, выкрашенный светлоголубой краской, но возможность эта появилась только сейчас.
Вадик остался не у дел. Несколько раз я находил его, приглашал поработать в наших западных филиалах, куда постоянно требовались эксперты по камням и драгметаллам. Он обещал перезвонить, но потом куда-то таинственно исчезал, а я не имея возможности ждать, отметившись у пары тройки общих знакомых, вновь летел по поручениям фарфоровых человечков от одного к другому, не забывая купить себе новый костюм и дюжину резиновых перчаток, от которых пахло неприятным химическим запахом. Тогда, на нашей последней встрече он выглядел не совсем хорошо. Я проболтал с ним почти весь вечер. Пили не много. На завтра нужно было ехать в аэропорт, но спать не хотелось и разговор затянулся до утра. Тёплая июльская ночь сменила влажную духоту московского летнего дня и мы расположились на просторной веранде нового многоэтажного дома. Я хорошо запомнил его профиль на фоне синих и оранжевых огней ночного города. В очередной раз предложил ему возможность поработать на наше предприятие, но он только улыбнулся и сказал, что ещё не готов к дальним переездам и прежде всего планирует съездить на несколько месяцев к матери - отдохнуть от столичной суеты. Вот и всё. А потом я потерял его из виду.
Дорога выползла из леса и впереди сквозь проливной дождь уже был виден светлый прямоугольник старого дома. Я сбросил скорость и проехав ещё метров сто остановился. Снова можно было видеть эту дыру за береговой линией. Тучи летели быстро и буквально клубились над горизонтом, собираясь в тёмносерые валы. Море двигалось медленно, но уже отсюда можно было различить высокие волны, мерно перекатывающиеся вдали и меняющие свой цвет от тёмно синего, почти чернильного в дали, до грязнозелёного сюда ближе к берегу. Я включил цифровой проигрыватель и закурил сигарету. В салоне раздались знакомые звуки La Gazza Ladra Россини. Маленький бумажный свёрток, размером с небольшую пуговицу, лежал в левом внутреннем кармане пальто. Там же лежал последний, купленный мне за счёт фирмы авиабилет и новый заграничный паспорт. Перчатки были больше не нужны.
Дверь открыл высокий плотного телосложения мужчина средних лет в толстом, грубо связанном свитере. Загорелое лицо обрамляла седая борода. Такие же белые, коротко остриженные волосы торчали ёжиком в разные стороны.
- Чем могу быть полезен? – спросил он участливо и несколько на старомодный манер наклонил голову в сторону.
Не дождавшись ответа он открыл дверь пошире и заторопился провожать меня внутрь старого, так хорошо знакомого мне коридора.
- Обещали послезавтра потепление, а пока у нас как всегда непогода.
- Здравствуйте...Простите...а Вадик..? Софья Станиславовна? – я остановился в нерешительности в середине коридора. Свет выцвевшей, но сохранившей ещё остатки замысловатых восточных узоров, лампы в тряпичном абажуре, падал точно сверху. Я уже успел наследить в прихожей.
- Ах... вы к Вадику... – только теперь я узнал в мужчине художника, когда-то чаёвничавшего в гостиной. Дверь в неё виднелась в самом конце длинного коридора.
-Проходите, проходите.
Мне почему-то не хотелось идти дальше и я так и остался стоять под светом лампы.
- Знаете, Софья Станиславовна теперь в посёлке живёт. Я у неё дом выкупил. А Вадик... Умер Вадик два года назад... Острое воспаление лёгких, эндокардит, ВИЧ... Скончался в госпитале у отца. А вы наверное Серёжа? Софья Станиславовна о вас рассказывала...
Я прошёл на кухню, открыл холодильник. Водки там не было, почему-то стояли две
бутылки красного столового вина. Художник, торопясь, проследовал за мной. Он что-то говорил извиняющимся и успокаивающим тоном, что-то рассказывал. Мне хотелось остаться с ним, посидеть, помолчать немного, но вместо этого я вышел на крыльцо, и обогнув дом с левой стороны, стал спускаться к морю. Было уже темно и я несколько раз споткнулся и чуть не свернул себе шею на узкой дорожке, ведущей к песчаной косе. Песка уже не было. Как обычно, море билось о камни и пенилось, отступая назад, что-бы с ещё большей силой навалиться на берег. Я просидел там чёрт знает сколько, а сверху из-за края спуска доносился Россини. Я уже было стал раздеваться, хотел доплыть до баркаса, но потом передумал.
