Получить забытый пароль
Энциклопедия / "Авторы БП"
Изменить категорию | Все статьи категории
РОДИМЫЕ ПЯТНА БИОГРАФИИ
Я прочту вам себя,
Как никто не прочтет…
И. Северянин.
Майским субботним утром 1925-го года я сделал первый вдох ароматов нефтяных россыпей просыпавшегося в лучах рассвета Баку. Здесь, в жемчужине Каспия, спустя даже 12-15 после революции, семьи интеллигенции продалжали посещать Общественное собрание городской Думы с одним из лучших филармонических залов мира. В те годы знаменитый бульвар, театры, гостиницы, школы, больницы, мечети и музей города носили имена их создателей – братьев Нобелей, Тагиева, Маиловых, Ротшильдов, Мухтарова и других еще не репрессированных филантропов и меценатов. Ведь в Маиловском я впервые услышал «Снегурочку», в Тагиевском заворожила «Шехерезада», в Нагиевском околдовала «Сильва»… В горисполкоме аж до сороковых годов висел портрет английского инженера В.Линдлея, одарившего бакинцев вкуснейшей в мире шолларской водой. А вселечащим лекарством были «капли датского (детского) короля». Может, потому лучшие впечатления сохранило мне щедрое детство с любимой няней, фаэтоном, псом, шарманкой, хохочущими цирками, халвой, нугой и дымными каштанами. С мечтой стать дворником и миллиционером!
- Тетя Оля, - занудливо донимал я няню, - ну зачем вы рассорились с дядей миллицанером?
- Та он усе разом хотит и без ЗАГСу…
* * *
Длиннющие коридорные стены школы прятались в суровых лозунгах союза воинствующих безбожников, МОПРа, ДОПРа, Осоавиахима, стенгазетах и в беспощадном кличе за обоих Павликов. Но была в школе и главная комната, ребячий туалет, доходчиво расписанный собственными гениями под Пантеон сакральных знаний со своим небом, своими звездами, своими амбициями. Только здесь, в гамме одуряющих запахов и под неподражаемый музыкальный рефрен смывных стоков, глаголом пробуждался недетский Пушкин. И в который раз изящной словесностью проверялась гипотеза «а по правде ли растут волосы на ладонях пионеров-онанистов», и все участники симпозиума тревожно пялились в свои раскрытые ладошки: пока пронесло! Тем временем сквозь единственную форточку валили кубометры папиросного дыма. И однажды, в разгар очередного познания, в алма матер ворвались недогадливые пожарники… Мы взрослели, мужали, почитывали Мопассана и даже пробовали влюбляться, но мыслили уродливым табуном, как учили вожди.
* * *
Серьезную учебу в строительном техникуме оборвала война, известие о которой я равнодушно встретил в гвалте сверстников на паруснике «Бригантина». А еще через 15 часов невыспавшимся и растерянным маячил я, новорожденный комсомолец, у старенького токарного станка «Красный пролетарий» в огромном гудящем механическом цехе завода «Паркоммуна». Сюда из термитного в тележках доставлялись сложенные в дымке недавнего огня литые «болванки» будущих снарядов и мин. Минули лишь сутки с начала войны, а работа для фронта велась словно годами. Значит, выплакавшая вчерашний вечер моя мудрая мама, пережившая с папой Первую мировую, два погрома и революцию, оказалась права, предвидя эту войну самой страшной и долгой. Залпом вырубилось детство, раскололась юность, обнажилось мужество… Спустя неделю-две вышел я в токари третьего разряда и вскоре за двенадцатичасовую смену на двух станках обтачивал до 120 корпусов артиллерийских снарядов общим весом три с половиной тонны! А потом шел в техникум. И надо же – дошел до диплома.
* * *
Октябрь 42-ого. По протекции друга погибшего брата я – в Красной армии, которая еще недавно была всех сильней, а теперь вот умирала за Родину, мертвой хваткой цепляясь за каждый окровавленный ее камень. С ноября – в Сталинграде, пушечный остров Голодный. Контужен, отморожены руки, ноги, но жив! С осени 43-его – Первый Украинский. Из Дарницы под огнем форсировали Днепр. Со всего артполка уцелело 19 человек. Ни пушки, ни знамени, ни наград, ни сапог… А тысячи в погонах, со знаменами, как на парад, унес в своих леденевших волнах могучий Днепр. Под молчаливо-свидетельский стон колоколов, сброшенных врагом с осиротелой Печорской лавры. Зато спасен Киев! Жив и я. Потом трудный боевой путь по Украине. А навстречу -–люди, города, пепелища, горе… Май 44-ого – ранение, контузия, госпитали. Но предсмертный вздох не состоялся! В первую годовщину свободы Киева в госпитальной палате после тоста за Победу и салюта боевыми снарядами раздались призывные киевского радио «Ой, Днiпро, Днiпро…» И голос диктора по-гоголевски сообщил, что редкая птица долетит до середины Днепра в ясную погоду. Господи, да куда ей!..
Инвалидом второй группы воротился в отчий дом. Долго не кончались толпы друзей. А счастливая мама всем говорила: ребенок с войны вернулся!
* * *
В первую послевоенную пятилетку отучился на архитектурно-строительном факультете АзИИ в Баку, став архитектором. А через каких-то (?) 20 лет подготовил к защите кандидатскую. И - на тебе: как волшебный джинн, возник… ее покупатель. С авантюрной хваткой уже было вычислил переезд семьи в Москву, приобретение там барской квартиры, мою работу в ЦНИИПГраде, работу супруги-логопеда, учебу детей, приобретение дачи, модной машины и… еще «на кепочку» могло б остаться. А года через три, дымя «Беломором», шарахнуть другую – и тогда уж… Но жена сказала: НЕТ! И я остепенился в Москве, намертво сохранив бакинскую прописку с почетным правом трудиться за троих! А проектировал много и разное: от градостроительных систем и генпланов до архитектуры пароходов. И все – немедленно, пятилетка – в полтора года! Был автором многих научных публикаций, консультантом, экспертом, оппонентом… На потеху «расшатал Ташкент». Донкихотством завершались битвы за качество. А право выглянуть за рубеж родины, даже проектируя иностранные объекты, приравнивалось к попытке нарушения государственной границы. Потому и отказался от занятий литературным творчеством. Сохранив в четвертом измерении – своей изрезанной памяти – людей, события и эпизоды из прожитого и пережитого. Дышать уж было нечем! И в марте 79-ого под крылом самолета ЯК-40 канула моя страна страхов.
* * *
В полдень 15 июня с английским в объеме «о’кей!» ступил я на гостеприимную землю США, затянутую кризисом с высоченной инфляцией и безработицей. Поэтому вскоре, тайно от иммигрантского общественного мнения, стал работать мессенджером, разнося письма, пакеты, чертежи в разные оффисы в зоне 3-ей авеню и сороковых улиц Манхэттена. В пижонской манере мотался я с чемоданом-дипломатом: а вдруг, черт возьми, встречу знакомых!.. Иди знай, где их носит… Но неожиданно с доброй улыбкой ко мне обратился симпатичный негр-менеджер: Мойси, одолжите мне на день ваш чемодан, обещаю вернуть! И вернул аж на третий день, хитрец, когда я уже ощутил облегчение в изнурительных пятичасовых пробежках за один доллар и девяноста центов в час.
- Спасибо, Джордж, за мой чемодан, он прекрасно сохранился, - съязвил я.
В свои 55 я падал от усталости, но был счастлив, ибо здесь без стеснения произнес первые английские фразы, да и встречали улыбками, вгоняя меня в краску. Пять с половиной месяцев вышагивая улицы, я фанатично втюрился в красавец Нью-Йорк, в уникальную симфонию его скайлайта.
* * *
В три месяца получив сертификат архитектурного драфтсмена (традиция пятилеток), ухватился за случайную работу и под хруст френч-фрайс пару месяцев пропотел над проектом купола стадиона в Мехико. А за девять часов до встречи Нового года получил прощальный чек! Нет, с моей закалкой кондрашка не хватила. Нарабатывался труднейший опыт иммигрантского противостояния. Испытанием свободой позорно рушился «пламенный мотор».
В крупной проектной фирме в Вестчестере меня на полном серьезе по-русски спросил босс: какую зарплату хотели б вы получать в должности дизайнера?.. Можно ж свихнуться на всю оставшуюся жизнь! Ведь за тридцать лет профессиональной работы в стране с так и не привившейся цивилизацией подобной «бестактности» никто себе не позволил! Как-то с едва тронувшимся английским сунулся я в роскошную архитектурную фирму в Манхэттене и после отказа – из-за языка – чудом уломал взять меня волонтером ну хоть на пару недель. Душа горела! Дьявольски пахал я серьезный проект. А тут одних терминов до тыщи. В конце четвертого дня – вызов на ковер. С тяжелыми мыслями о тяжелых ошибках собрал я свои шмотки и и с обидой на судьбу сгорбленным и скрученным, как последний осенний лист, заполз прощаться в кабинет босса. «Хай, Мойше, черт с вашим английским, вот ваш чек за четыре дня, а с понедельника, если не опоздаете, вы – в штате фирмы. Счастливолго уик-энда!» А спустя два с половиной года из-за отсутствия заказов – новые поиски и новые потери.
Как-то под ланч-тайм улыбавшаяся секретарша подкинула мне конверт с благодарственным письмом от босса и чеком на $400.00 за хорошую работу. Под сенью нажитого опыта и с помощью моего английского я выстрадал благодарную акцию боссa как бессовестный жест увольнения. Чуть позже, убедившись, что я, увы, непроходимо туп в английском, приобрел малый магнитофон по ширине и глубине левого кармана пиджака, трусливо включая его накануне разговора. Потом, забравшись в туалетную кабину, дважды сверял оригинал по словарю. Сложно, но эффективно! И как это я не запатентовал такое фантастическое открытие?
Но однажды жестоко поплатился, не воспользовавшись им. Случилось так, что эксперт нью-йоркского департамента архитектуры ошибочно отклонил мой проект. Бывает. Но поскольку он пожелал принести извинения и познакомиться с «архитектором из России», мой босс, зодчий и давний иммигрант из Греции, любезно пригласил нас обоих отобедать с ним в манхэттенском ресторане, недавно реконструированном по нашему проекту. Кинув мне на ходу, что захватит меня у подъезда. Но, не поняв его – о, предательский мой английский! – я пожелал ему прекрасного настроения, запер оффис и, мурлыча обрывки классики, поплелся домой. «Так не может поступать джентельмен, - справедливо позорил меня босс, - даже если он из России!»
И все же мне удалось участвовать в создании ряда архитектурных объектов в Штатах. А не опоздай я в иммиграцию лет на 40-50… обошелся б и без байпасов.
Минули годы, второй американский паспорт штампуют таможенники многих стран, осчастливленных моим пребыванием. А недавно отмечено и первое двадцатидвухлетие уходящей в историю Всеамериканской ассоциации иммигрантов – ветеранов Второй мировой войны. Слава Б-гу, прибыли уже и деятели ОВИРов, с генералиссимусом за пазухой. Все в сборе! Но не скрестить же шпаги недавним мушкетерам! Да и сохранились молодцами: больше полувека не дашь, хоть младшему перевалило за семьдесят пять. Жарким нью-йоркским летом разгуливаем по покоренному океанскому пляжу с гордо поднятой головой, в точь как президент Клинтон. Только без английского. Приятель, танкист полувековой давности, уверяет, что непьющего иммигранта пятый год разыскивает полиция Нью-Йорка. По-царски нарядными вышагиваем ветеранские парады, увешанные наградами, 6-10 фунтов на иконостас. Врачи же заклинают: больше пяти не поднимать! А что если наши шлимазлы вытянут 120 – как завещано?.. Куда ж подвесить медаль к столетию Победы? Проблема! Но нынче повздыхать и выпить есть с кем, где и на что. Горы русскоязычных газет, радио, телевидение, российские концерты, фильмы, рестораны заботливо вторглись в жизнь многих пожилых людей, интенсивно проматывая накопленные ими ценности и внось опролетаривая их. Будто вся Россия оседлала русскоязычную Америку. Впрочем, у каждого теперь своя свобода, своя песня, своя философия. Вез нас как-то одессит-водитель к врачам, попутно выполняя роль опытного гида: «А вот перед вами Бруклинский музей. Шедевры – от и до! Метрополитен-музей, конечно, лучше. Но Бруклинский… нет сравненья!»
* * *
Америка подарила и восторг, и тревогу. В отсутствии угрозы потерять работу, когда светлая полоска причудливой судьбы неожиданно расширялась, нырял я в свое литературное марево в поисках инвенций, опубликовав в те годы рассказ и три статьи в прессе. Дважды столько осело в столе. С выходом в «пожилые граждане» увлекся рассказами – в основном из жизни вымученного в юморе племени архитекторов, отличающихся от мастеров других искусств тем, что как бы долго ни витали они в заоблачных творческих терзаниях, непременно опустятся на грешную землю, в чистилище «архитектурных излишеств». И признают, в какую нешуточную сумму обойдется людям осуществление их земной мечты. Спустя годы кое-что станет памятником архитектуры, а что-то с трудом вспомнят на торжественных проводах автора в иной мир
ЗАКЛЮЧЕНИЕ… с поправкой на собственную инфляцию.
Так быстро куролесит наша жизнь, что не успеешь оценить прожитое и расплатиться с друзьями на пороге рая. Увы, по легкомыслию люди не придумали систему оценки прожитой жизни по шкале ее суровости. Хотя известно, что во всех армиях мира боевые годы службы засчитываются трех-пятикратно. В сводках погоды с учетом ураганов, снежных бурь, штормов и морозов суровость выплясывает изменения температуры аж на 25-40%. В технике с ростом капвложений общая стоимость, несмотря на погодные выкрутасы, тоже возрастает на 25-30%. Да и каждый приличный дом, скажем, за 75 лет дорожает в недобрую половину, улыбаясь нам оскалом...
Вот и думаю я, что, отутюжив жизнь, которую даже семижильным прожить смешно… гуманно и чертовски справедливо было бы однажды возвеличить свой устаревший хронологический возраст процентов этак на двадцать пять за суровость жизни. Чтоб по-кавказски весело, с друзьями, добротой и неизлечимым оптимизмом отметить неуютный, но полный СВОЙ ВЕК! Не забыв оповестить семью, а там и Музу-кредитора, полицию, президента… Приснится же…
© jman "Из публикаций Моисея Рувимовича Абрамова. Часть первая. "
11.5.2006РОДИМЫЕ ПЯТНА БИОГРАФИИ
Я прочту вам себя,
Как никто не прочтет…
И. Северянин.
Майским субботним утром 1925-го года я сделал первый вдох ароматов нефтяных россыпей просыпавшегося в лучах рассвета Баку. Здесь, в жемчужине Каспия, спустя даже 12-15 после революции, семьи интеллигенции продалжали посещать Общественное собрание городской Думы с одним из лучших филармонических залов мира. В те годы знаменитый бульвар, театры, гостиницы, школы, больницы, мечети и музей города носили имена их создателей – братьев Нобелей, Тагиева, Маиловых, Ротшильдов, Мухтарова и других еще не репрессированных филантропов и меценатов. Ведь в Маиловском я впервые услышал «Снегурочку», в Тагиевском заворожила «Шехерезада», в Нагиевском околдовала «Сильва»… В горисполкоме аж до сороковых годов висел портрет английского инженера В.Линдлея, одарившего бакинцев вкуснейшей в мире шолларской водой. А вселечащим лекарством были «капли датского (детского) короля». Может, потому лучшие впечатления сохранило мне щедрое детство с любимой няней, фаэтоном, псом, шарманкой, хохочущими цирками, халвой, нугой и дымными каштанами. С мечтой стать дворником и миллиционером!
- Тетя Оля, - занудливо донимал я няню, - ну зачем вы рассорились с дядей миллицанером?
- Та он усе разом хотит и без ЗАГСу…
* * *
Длиннющие коридорные стены школы прятались в суровых лозунгах союза воинствующих безбожников, МОПРа, ДОПРа, Осоавиахима, стенгазетах и в беспощадном кличе за обоих Павликов. Но была в школе и главная комната, ребячий туалет, доходчиво расписанный собственными гениями под Пантеон сакральных знаний со своим небом, своими звездами, своими амбициями. Только здесь, в гамме одуряющих запахов и под неподражаемый музыкальный рефрен смывных стоков, глаголом пробуждался недетский Пушкин. И в который раз изящной словесностью проверялась гипотеза «а по правде ли растут волосы на ладонях пионеров-онанистов», и все участники симпозиума тревожно пялились в свои раскрытые ладошки: пока пронесло! Тем временем сквозь единственную форточку валили кубометры папиросного дыма. И однажды, в разгар очередного познания, в алма матер ворвались недогадливые пожарники… Мы взрослели, мужали, почитывали Мопассана и даже пробовали влюбляться, но мыслили уродливым табуном, как учили вожди.
* * *
Серьезную учебу в строительном техникуме оборвала война, известие о которой я равнодушно встретил в гвалте сверстников на паруснике «Бригантина». А еще через 15 часов невыспавшимся и растерянным маячил я, новорожденный комсомолец, у старенького токарного станка «Красный пролетарий» в огромном гудящем механическом цехе завода «Паркоммуна». Сюда из термитного в тележках доставлялись сложенные в дымке недавнего огня литые «болванки» будущих снарядов и мин. Минули лишь сутки с начала войны, а работа для фронта велась словно годами. Значит, выплакавшая вчерашний вечер моя мудрая мама, пережившая с папой Первую мировую, два погрома и революцию, оказалась права, предвидя эту войну самой страшной и долгой. Залпом вырубилось детство, раскололась юность, обнажилось мужество… Спустя неделю-две вышел я в токари третьего разряда и вскоре за двенадцатичасовую смену на двух станках обтачивал до 120 корпусов артиллерийских снарядов общим весом три с половиной тонны! А потом шел в техникум. И надо же – дошел до диплома.
* * *
Октябрь 42-ого. По протекции друга погибшего брата я – в Красной армии, которая еще недавно была всех сильней, а теперь вот умирала за Родину, мертвой хваткой цепляясь за каждый окровавленный ее камень. С ноября – в Сталинграде, пушечный остров Голодный. Контужен, отморожены руки, ноги, но жив! С осени 43-его – Первый Украинский. Из Дарницы под огнем форсировали Днепр. Со всего артполка уцелело 19 человек. Ни пушки, ни знамени, ни наград, ни сапог… А тысячи в погонах, со знаменами, как на парад, унес в своих леденевших волнах могучий Днепр. Под молчаливо-свидетельский стон колоколов, сброшенных врагом с осиротелой Печорской лавры. Зато спасен Киев! Жив и я. Потом трудный боевой путь по Украине. А навстречу -–люди, города, пепелища, горе… Май 44-ого – ранение, контузия, госпитали. Но предсмертный вздох не состоялся! В первую годовщину свободы Киева в госпитальной палате после тоста за Победу и салюта боевыми снарядами раздались призывные киевского радио «Ой, Днiпро, Днiпро…» И голос диктора по-гоголевски сообщил, что редкая птица долетит до середины Днепра в ясную погоду. Господи, да куда ей!..
Инвалидом второй группы воротился в отчий дом. Долго не кончались толпы друзей. А счастливая мама всем говорила: ребенок с войны вернулся!
* * *
В первую послевоенную пятилетку отучился на архитектурно-строительном факультете АзИИ в Баку, став архитектором. А через каких-то (?) 20 лет подготовил к защите кандидатскую. И - на тебе: как волшебный джинн, возник… ее покупатель. С авантюрной хваткой уже было вычислил переезд семьи в Москву, приобретение там барской квартиры, мою работу в ЦНИИПГраде, работу супруги-логопеда, учебу детей, приобретение дачи, модной машины и… еще «на кепочку» могло б остаться. А года через три, дымя «Беломором», шарахнуть другую – и тогда уж… Но жена сказала: НЕТ! И я остепенился в Москве, намертво сохранив бакинскую прописку с почетным правом трудиться за троих! А проектировал много и разное: от градостроительных систем и генпланов до архитектуры пароходов. И все – немедленно, пятилетка – в полтора года! Был автором многих научных публикаций, консультантом, экспертом, оппонентом… На потеху «расшатал Ташкент». Донкихотством завершались битвы за качество. А право выглянуть за рубеж родины, даже проектируя иностранные объекты, приравнивалось к попытке нарушения государственной границы. Потому и отказался от занятий литературным творчеством. Сохранив в четвертом измерении – своей изрезанной памяти – людей, события и эпизоды из прожитого и пережитого. Дышать уж было нечем! И в марте 79-ого под крылом самолета ЯК-40 канула моя страна страхов.
* * *
В полдень 15 июня с английским в объеме «о’кей!» ступил я на гостеприимную землю США, затянутую кризисом с высоченной инфляцией и безработицей. Поэтому вскоре, тайно от иммигрантского общественного мнения, стал работать мессенджером, разнося письма, пакеты, чертежи в разные оффисы в зоне 3-ей авеню и сороковых улиц Манхэттена. В пижонской манере мотался я с чемоданом-дипломатом: а вдруг, черт возьми, встречу знакомых!.. Иди знай, где их носит… Но неожиданно с доброй улыбкой ко мне обратился симпатичный негр-менеджер: Мойси, одолжите мне на день ваш чемодан, обещаю вернуть! И вернул аж на третий день, хитрец, когда я уже ощутил облегчение в изнурительных пятичасовых пробежках за один доллар и девяноста центов в час.
- Спасибо, Джордж, за мой чемодан, он прекрасно сохранился, - съязвил я.
В свои 55 я падал от усталости, но был счастлив, ибо здесь без стеснения произнес первые английские фразы, да и встречали улыбками, вгоняя меня в краску. Пять с половиной месяцев вышагивая улицы, я фанатично втюрился в красавец Нью-Йорк, в уникальную симфонию его скайлайта.
* * *
В три месяца получив сертификат архитектурного драфтсмена (традиция пятилеток), ухватился за случайную работу и под хруст френч-фрайс пару месяцев пропотел над проектом купола стадиона в Мехико. А за девять часов до встречи Нового года получил прощальный чек! Нет, с моей закалкой кондрашка не хватила. Нарабатывался труднейший опыт иммигрантского противостояния. Испытанием свободой позорно рушился «пламенный мотор».
В крупной проектной фирме в Вестчестере меня на полном серьезе по-русски спросил босс: какую зарплату хотели б вы получать в должности дизайнера?.. Можно ж свихнуться на всю оставшуюся жизнь! Ведь за тридцать лет профессиональной работы в стране с так и не привившейся цивилизацией подобной «бестактности» никто себе не позволил! Как-то с едва тронувшимся английским сунулся я в роскошную архитектурную фирму в Манхэттене и после отказа – из-за языка – чудом уломал взять меня волонтером ну хоть на пару недель. Душа горела! Дьявольски пахал я серьезный проект. А тут одних терминов до тыщи. В конце четвертого дня – вызов на ковер. С тяжелыми мыслями о тяжелых ошибках собрал я свои шмотки и и с обидой на судьбу сгорбленным и скрученным, как последний осенний лист, заполз прощаться в кабинет босса. «Хай, Мойше, черт с вашим английским, вот ваш чек за четыре дня, а с понедельника, если не опоздаете, вы – в штате фирмы. Счастливолго уик-энда!» А спустя два с половиной года из-за отсутствия заказов – новые поиски и новые потери.
Как-то под ланч-тайм улыбавшаяся секретарша подкинула мне конверт с благодарственным письмом от босса и чеком на $400.00 за хорошую работу. Под сенью нажитого опыта и с помощью моего английского я выстрадал благодарную акцию боссa как бессовестный жест увольнения. Чуть позже, убедившись, что я, увы, непроходимо туп в английском, приобрел малый магнитофон по ширине и глубине левого кармана пиджака, трусливо включая его накануне разговора. Потом, забравшись в туалетную кабину, дважды сверял оригинал по словарю. Сложно, но эффективно! И как это я не запатентовал такое фантастическое открытие?
Но однажды жестоко поплатился, не воспользовавшись им. Случилось так, что эксперт нью-йоркского департамента архитектуры ошибочно отклонил мой проект. Бывает. Но поскольку он пожелал принести извинения и познакомиться с «архитектором из России», мой босс, зодчий и давний иммигрант из Греции, любезно пригласил нас обоих отобедать с ним в манхэттенском ресторане, недавно реконструированном по нашему проекту. Кинув мне на ходу, что захватит меня у подъезда. Но, не поняв его – о, предательский мой английский! – я пожелал ему прекрасного настроения, запер оффис и, мурлыча обрывки классики, поплелся домой. «Так не может поступать джентельмен, - справедливо позорил меня босс, - даже если он из России!»
И все же мне удалось участвовать в создании ряда архитектурных объектов в Штатах. А не опоздай я в иммиграцию лет на 40-50… обошелся б и без байпасов.
Минули годы, второй американский паспорт штампуют таможенники многих стран, осчастливленных моим пребыванием. А недавно отмечено и первое двадцатидвухлетие уходящей в историю Всеамериканской ассоциации иммигрантов – ветеранов Второй мировой войны. Слава Б-гу, прибыли уже и деятели ОВИРов, с генералиссимусом за пазухой. Все в сборе! Но не скрестить же шпаги недавним мушкетерам! Да и сохранились молодцами: больше полувека не дашь, хоть младшему перевалило за семьдесят пять. Жарким нью-йоркским летом разгуливаем по покоренному океанскому пляжу с гордо поднятой головой, в точь как президент Клинтон. Только без английского. Приятель, танкист полувековой давности, уверяет, что непьющего иммигранта пятый год разыскивает полиция Нью-Йорка. По-царски нарядными вышагиваем ветеранские парады, увешанные наградами, 6-10 фунтов на иконостас. Врачи же заклинают: больше пяти не поднимать! А что если наши шлимазлы вытянут 120 – как завещано?.. Куда ж подвесить медаль к столетию Победы? Проблема! Но нынче повздыхать и выпить есть с кем, где и на что. Горы русскоязычных газет, радио, телевидение, российские концерты, фильмы, рестораны заботливо вторглись в жизнь многих пожилых людей, интенсивно проматывая накопленные ими ценности и внось опролетаривая их. Будто вся Россия оседлала русскоязычную Америку. Впрочем, у каждого теперь своя свобода, своя песня, своя философия. Вез нас как-то одессит-водитель к врачам, попутно выполняя роль опытного гида: «А вот перед вами Бруклинский музей. Шедевры – от и до! Метрополитен-музей, конечно, лучше. Но Бруклинский… нет сравненья!»
* * *
Америка подарила и восторг, и тревогу. В отсутствии угрозы потерять работу, когда светлая полоска причудливой судьбы неожиданно расширялась, нырял я в свое литературное марево в поисках инвенций, опубликовав в те годы рассказ и три статьи в прессе. Дважды столько осело в столе. С выходом в «пожилые граждане» увлекся рассказами – в основном из жизни вымученного в юморе племени архитекторов, отличающихся от мастеров других искусств тем, что как бы долго ни витали они в заоблачных творческих терзаниях, непременно опустятся на грешную землю, в чистилище «архитектурных излишеств». И признают, в какую нешуточную сумму обойдется людям осуществление их земной мечты. Спустя годы кое-что станет памятником архитектуры, а что-то с трудом вспомнят на торжественных проводах автора в иной мир
ЗАКЛЮЧЕНИЕ… с поправкой на собственную инфляцию.
Так быстро куролесит наша жизнь, что не успеешь оценить прожитое и расплатиться с друзьями на пороге рая. Увы, по легкомыслию люди не придумали систему оценки прожитой жизни по шкале ее суровости. Хотя известно, что во всех армиях мира боевые годы службы засчитываются трех-пятикратно. В сводках погоды с учетом ураганов, снежных бурь, штормов и морозов суровость выплясывает изменения температуры аж на 25-40%. В технике с ростом капвложений общая стоимость, несмотря на погодные выкрутасы, тоже возрастает на 25-30%. Да и каждый приличный дом, скажем, за 75 лет дорожает в недобрую половину, улыбаясь нам оскалом...
Вот и думаю я, что, отутюжив жизнь, которую даже семижильным прожить смешно… гуманно и чертовски справедливо было бы однажды возвеличить свой устаревший хронологический возраст процентов этак на двадцать пять за суровость жизни. Чтоб по-кавказски весело, с друзьями, добротой и неизлечимым оптимизмом отметить неуютный, но полный СВОЙ ВЕК! Не забыв оповестить семью, а там и Музу-кредитора, полицию, президента… Приснится же…
