Энциклопедия / "Авторы БП"

© Saks "Хуторок"

26.7.2005

"Хуторок"



Вот и каникулы. Еду к родне на Украину, на хуторок. За днепровы пороги, в глушь, на запад, где только деревухи, да дощатые полустаночки. Ждет меня лето, полное погружение в неизвестное, ожидание чудес необыкновенных.
Да и не родня они нам толком, просто единокровные брат и сестра от первой жены отца, красавицы-хохлушки.
Я родился и до 8 лет жил в Баку, потом несколько лет в Питере.
Попасть впервые в девять лет из шумной столицы, да в ракитские холмяные просторы – это, я вам доложу, прогулочка.
Большой кирпичный дом, слева сад, полный колючек да крыжовника вдоль изгороди, вишня, пару яблонь, грядочка мелкой клубники, справа огород сорный, разделенный "на пробор" строем помидорных шестков. При входе в калитку прямо начинался двор. Деревянный стол под здоровенным каштаном. Сижу я скромно, сметану завтракаю. Закидываю в тарелку ломоть домашнего выпечного и в рот, прожевываю и делаю ба-аль-шой глоток парного молока из алюминиевой кружки.
Михась, мой единокровный, старше меня на год. Сидит напротив, и, захватив левой рукой черногривую башку, в правой держит хрумкающее яблоко. Сощурив в меня хитрый глаз, спрашивает:

- Мамк, а он шо, кацап?
- Ни, у них кацапов-то и не бывает. Жидовских кровей он. Ой, извиняйте, еврэйских кровей (папка, хоть и жил с ней пару лет, да грамоте обучил.)
- А это как, он иностранец, что-ли?
- Иносранец, как и папка его, ваш-то!
Тетка отвернулась, как бы вдаль смотрит. Тоже щурится, как Михась.
- Ну, пошли, пошли отсюда. Идите вон на реку, плавать его научи. Да чтоб на озеро не сувались, поколочу.

Как бы осторожно продвигаясь влево от стола, я предлагаю Михасю, как старшему, дорогу. Тот же, изображая полное презрение к "столичному" родственничку, ставит стопу в лавку, и, приземлившись до меня, излагает: "подштанники смени, водолаз."

Тут-то я мог и себя показать, на реке, на воде, ведь уж год, как мать, вся в долгах-шелках, меня, шкета, в бассейн водила.
Речки, отвороты Днiпра, хоть и мелки, да быстры, заразы, с ног валят.
Михась, враз оголившись, как толпу, воду грудью расталкивает.
Да смотрит на меня, как на сазана, с презрением: "че, ссышь, чели?"
И я ныряю "ласточкой", с прогибом, да без брызг, и скольжу под водой на середку. По-мастерски делаю выдох с тонкой струйкой воды из-под верхних зубов.
Браток мой, не принимая фокуса, метелит руками, полыхая над собой радуги брызг, ползет черепахой на берег другой.
Но я и под и над водой его быстрее, хотя и не желаю того. Брат.
Всегда мечтал о брате, даже в снах его видел, правда, сильным видел более, да и братом чтоб был.
Ведь вокруг меня одни женщины: мать, сестра, бабушка, кошка.

Молча Михась одевался. Сгребая панаму и не оборачиваясь, бросил: " Вода вонючая сегодня, видно, с химзавода пролив был. Нельзя, заразимся."
- Ну, давай в лес сходим. Там у вас звери есть? Волки, медведи?
- Звери есть. Ага. Лушпайки (шелуха) на нюхе и козявы на слухе. Ты нас совсем деревенскими держишь? У вас в Москве, я слышал, коровы на метре ездят?
- Я из Ленинграда. У нас коров нету.
- А молоко как же пьете? - Михась не поверил.
- Машина привозит, да и молочный сразу за булошной.

- Хочешь, завтра коров пойдем пасти? Нашего двора очередь.
- Ну да, хочу, если можно.
Коров пасли в деревне подворно. Каждое утро пара дворов была "пастУхами", это аж в 5 утра, с матком да с батогом вытряхивали сонных коров, голодных и злых, на пастбище, что за горкой на высоком берегу. Телки мычали и норовили боднуть. Животное должно чувствовать силу человека. Так объяснял Гриня - наш сосед со двора напротив.Он не орал на коров, а просто сильно молотил их хворостиной меж рогов, те и впрямь скользили за ним, как за вожаком, игнорируя и злясь на мою"нестегающую" хворостину.
Сильные эти люди, деревенские. Прут вверх, стадо оббегая, крича и стуча изо всех сил. Я через час уже изнемогал.
Добравшись до пастбища, Гринько вдруг упал в траву, и тут же уснул. Мы еще по инерции группировали коров, но они, не обращая на нас внимания, чавкали уже вовсю.
- А как он, папка-то, сейчас не пьет?
- Не... Не пьет. - соврал я. - Недавно даже двух бандитов поймал.
- Да ты шо? А ну, расскаж, - оживился Михась.
Мы присели в траву на бугре. Ниже - скат и балка. В ней клевер, дым-трава, что растет по пояс, да без закона лопостятся дикие подсолнухи. Мучаются здесь соскользнувшие коровы, мычат, дурехи, от страха, боятся, что не вытащат их.
- А что рассказывать? Бегут двое с кошельком, украли у кого-то, а отец на работу идет. Видит, милиция гонит, да подсек бандюгов, потом поднял, башками друг о друга как стукнет, те упали, а он их милиции сдал.
Михась, заикаясь, спрашивает:
- Ну... а потом?
- Че потом? Орден дадут, наверное, "За отвагу"! Он знаешь, как дерется? У него "коронка", еще из разведки. Секретная! Левой ногой под коленку, а правой рукой в дых. Всех срубает.
Михася проняло.
- А он тебя тоже на одной руке катает?
- Катает, и перевороты мы делаем.

Не знаю, зачем я это сказал, только братик мой затрясся, да понесся вдруг стрелою, метя и пиная коров, потом исчез в траве.
- Плохо ему без батька, любит он его, - сказал Гриня.
Честно, то и мне не сошлось боле с папкой-то свидеться...

В полдень, вернувшись, мы сели обедать.
Из печи, сложенной посреди огромной кухни, доставались ухватом глечики различной величины; главный был с картошечкой под сметаной.Сняв с него блюдце, дав пыхнуть пару, Людмила осыпала верх мельченным укропом. Второй глечик, ниже и шире, был с пирожками капустными, третий, уже поддон, высился хлебом. Не знаю, ел ли кто такой хлеб из вас, подкидывал ли кто такие, в ладонь шириной, пирожки, дымящиеся буро-желтым бочком, свистящие? Много видел я в жизни, да не забуду ввек я этого пиршества. Дрова сгорели, а печь сильна еще жаром, в ней и чай "мяхмяри" поспел. Папкин, красный, с падающими вниз чаинками.

Кот, весь побитый молью, припадающий на лапу, подсел на лавку.
Грустно лизнув мою ладонь, сложился сфинксом.
- Меня кошки любят почему-то, издали видят.
- Ага, этот слепой - дальше дрыщет, чем видит, - сказал брат и уснул. Я еще погладил слепого кота и прикорнул тоже.

Каждый день Михась расспрашивал меня про отца. А я ему врал и врал. И не было нам обоим больше счастья, чем верить в это.
Оставался предпоследний день, когда Михась вдруг заявил, что и от меня уйдет отец, ненадежный он.

Наутро он хитро предложил пойти на озеро. И почему оно звалось "Чертовым", я узнал потом.
Озеро, ха! Размером 7 на 7 метров, чистейшая "дышащая" вода.
Над ней голое дерево с веревкой. Другой берег низкий, с кустами.
А наш возвышался метра на полтора.
- Не трусишь? Сиганем?
- А мамка-то твоя не разрешает?
- Кто на счет три не прыгнет, тот - трус!
- Раз. Два... Три!

Михась прыгнул так, чтобы вцепиться в веревку. Я же по всем правилам, с разбега и в центр, уходя глубоко в изумрудное жерло. Непонятная сила не давала всплыть, преломив ее, я вздернулся наверх, видя заинтересованный взгляд брата.

Еще отчаянные гребки, пузыри замершего крика.
Сила водоворота втягивала, не внимая моим судорожным движениям. Вода вливалась в распахнутые легкие. Но ужас от бессилия сковывал мышцы.Я видел пятно света над собой, в метре, но и черное пятно горловины водоворота приближалось.

Виделся почему-то наш дом на Фонтанке 56, с балконом на Аничков мост. Можно было часами, навесившись на чугунку балкона, рассматривать мускулистых коней, рвущихся из упряжки на волю. Что за сила неимоверная держала их.

Вспомнился рассказ отца, как он тонул в водовороте и, оттолкнувшись ото дна в сторону, его выбросило наружу.

Дно. Скользкое, дымное. Оттолкнувшись в сторону, вижу, как вышел из воронки. Еще рывок, и я выбрасываюсь к свету, к воздуху, чуть не на метр.
Силица последняя меня выбрасывает на другой, низкий берег.

Еду я в плацкарте, да на третьей полочке.
Ночью подъехали к станции "Бологое".
Утром незасыпающий Питер скребется в окно душного вагона.

А папка мой и впрямь ушел от нас вскоре, да и на земле этой недолго погостил.

Сочинение на вольную тему:"Как я провел лето".

 

Сайт:

http://www.baku.ru/blg-list.php?blg_id=4&id=6693&cmm_id=0&usp_id=58056