Получить забытый пароль
Энциклопедия / "Авторы БП"
Изменить категорию | Все статьи категории
"Возвращение"
Каждый вечер, когда солнце начинает садиться за горизонт, он сворачивает с дороги у последнего в улице дома. Он проходит под сенью молодых ветел, и в этот момент порыв ветра всегда колышет их ниспадающие тонкие ветки. На скамейке у дома сидит пожилая женщина в платке и шерстяной кофте, беззвучно шевелит губами, думая о чем-то своем. Он открывает дверь, смазанная тяжелая пружина при этом нехотя растягивается, издавая слишком высокий для человеческого слуха звук, его тень проскальзывает внутрь подъезда, и дверь с шумом закрывается за ним. Женщина оглядывается на звук, словно краем глаза уловив чью-то тень на крыльце, но через мгновение решает, что ей показалось. Перешептываясь о чем-то своем, нежно шелестят тонкими женскими руками-ветками молоденькие ветлы.
Старик медленно поднимается по истершимся деревянным ступеням на второй этаж, чтобы очутиться у двери квартиры без номера, обитой клеенкой с едва различимым рисунком, утратившим цвет. На подъездной площадке нет ни одной пары обуви – единственная обитательница квартиры сидит сейчас внизу, на скамейке, и смотрит выцветшими глазами вдаль, за крыши сараев. Она знает, что там – пашня, мягкая чернота которой заканчивается тонкой полоской розового заката, и на фоне светлого еще неба отчетливо видны силуэты шагающих деревянных электрических столбов, к одному из которых прибит скворечник. Уже несколько лет она живет по памяти, которая перелистывает перед ее слепыми глазами одну и ту же книгу. С каждым днем страницы книги становятся все невесомее, тонкие нити, которые когда-то держали все ее страницы вместе, давно истлели, и все чаще ветер времени уносит в неизвестность давно пожелтевшие листки.
Я не был там двадцать лет. Мыслями я часто возвращался туда. Я вспоминал время, когда был жив дед, и пытался представить себе, как там теперь. Время от времени кто-нибудь, кто был там недавно, рассказывал, что все по-прежнему, бабка почти ничего не видит, но упорствует в своем желании жить у себя. И что в доме завелись мыши.
Утро не запомнилось, но день был серый. Снег почти весь стаял, местами пробивалась трава. Хотелось пройти от трассы пешком, и я, спрыгнув с подножки старого ПАЗика, поднял воротник у куртки, и, втянув голову в плечи, пошел в сторону деревни. Ветер пронизывал насквозь, по всему собирался дождь, а может, и снег. Но я дрожал не от холода. Я боялся, что тут ничего не изменилось с тех пор, как я уехал искать лучшей жизни, и чувствовал себя виноватым несмотря на то, что, собственно, так и не нашел, что искал.
В деревне провели газ, вдоль дороги проложили тонкие, выкрашенные блеклой желтой краской трубы, из окон непривычно тянулись в небо длинные дымоходы, отчего дома походили на прошлогодние картофелины, давшие по весне многочисленные росты.
В подъезде пахло липкой сыростью и чем-то неприятным: поднявшись на второй этаж, я увидел, что на нашей площадке стояли какие-то ведра с запаренным фуражом для скотины. Квартира была незаперта. Старая дверь показалась мне непривычно легкой. На минуту я застыл на пороге: ждал, что кто-то выйдет в коридор, услышав, как зашуршала обивкой по полу дверь, но никого не было. На всякий случай я поздоровался в пустоту, и вошел. Темный коридор, те же обои: поблекшие, когда-то бирюзовые, а теперь скорее зеленые, под потолком местами отваливались, скручиваясь в рулоны. Старое зеркало висело под наклоном, и, как прежде, невозможно было угадать, что в нем отражается. Наклонное зеркало продолжало жить само по себе. Это теперь я знаю, как много в наклонном зеркале от зыбкости человеческого бытия, а тогда, давно, подтянувшись на цыпочках, я терялся в нем, как в полумраке давно знакомой комнаты, если бы входная дверь в нее вдруг оказалась перемещенной в противоположную стену: те же предметы, но все по-другому.
Половицы скрипели, и в кухне стол у окна был накрыт, казалось, той же клеенкой, белесой, жесткой от старости; на окне – короткие светлые занавески, и одна из них закручена к середине окна, подвернута, как будто кто-то только что смотрел на дорогу. Небо было серым, цвета отсыревшего рафинада, густая чернота ползла со стороны леса, и первые тяжелые капли гулко стучали в стекло, которое дребезжало в рассохшихся рамах под порывами холодного апрельского ветра. На печке лежал маленький сверток: засохший хлеб завернут был в полотенце. Напротив входа большая, давно пустующая комната – зал с большим окном, из которого видны черные пашни, крыши сараев: всё, как и много лет назад. И при этом по-другому.
Тишину нарушал еле слышный неровный шорох - так вхолостую крутится в старом проигрывателе музыкальная пластинка, или колесо велосипеда, когда задевает за крыло. Я вдруг вспомнил, что в доме было старое веретено и стояло с незапамятных времен в углу: мне даже показалось, что его видно боковым зрением – я машинально обернулся, но его не было. Наверно, оно исчезло из дома, как исчезают обычно все старые, с детства знакомые вещи – неизвестно когда и совершенно незаметно. За веретеном поплыли, сменяя друг друга, другие воспоминания, и я только теперь заметил, как их много. Было ощущение, как будто что-то очень важное только что закончилось, и никогда больше не повторится. Через минуту шорох растворился в шуме дождя. Вернувшись на кухню, я уселся на табуретку у стола, и, глядя, как по окну струится дождь, стал ждать.
© Julia Kondrashina "Возвращение"
29.5.2005"Возвращение"
Каждый вечер, когда солнце начинает садиться за горизонт, он сворачивает с дороги у последнего в улице дома. Он проходит под сенью молодых ветел, и в этот момент порыв ветра всегда колышет их ниспадающие тонкие ветки. На скамейке у дома сидит пожилая женщина в платке и шерстяной кофте, беззвучно шевелит губами, думая о чем-то своем. Он открывает дверь, смазанная тяжелая пружина при этом нехотя растягивается, издавая слишком высокий для человеческого слуха звук, его тень проскальзывает внутрь подъезда, и дверь с шумом закрывается за ним. Женщина оглядывается на звук, словно краем глаза уловив чью-то тень на крыльце, но через мгновение решает, что ей показалось. Перешептываясь о чем-то своем, нежно шелестят тонкими женскими руками-ветками молоденькие ветлы.
Старик медленно поднимается по истершимся деревянным ступеням на второй этаж, чтобы очутиться у двери квартиры без номера, обитой клеенкой с едва различимым рисунком, утратившим цвет. На подъездной площадке нет ни одной пары обуви – единственная обитательница квартиры сидит сейчас внизу, на скамейке, и смотрит выцветшими глазами вдаль, за крыши сараев. Она знает, что там – пашня, мягкая чернота которой заканчивается тонкой полоской розового заката, и на фоне светлого еще неба отчетливо видны силуэты шагающих деревянных электрических столбов, к одному из которых прибит скворечник. Уже несколько лет она живет по памяти, которая перелистывает перед ее слепыми глазами одну и ту же книгу. С каждым днем страницы книги становятся все невесомее, тонкие нити, которые когда-то держали все ее страницы вместе, давно истлели, и все чаще ветер времени уносит в неизвестность давно пожелтевшие листки.
Я не был там двадцать лет. Мыслями я часто возвращался туда. Я вспоминал время, когда был жив дед, и пытался представить себе, как там теперь. Время от времени кто-нибудь, кто был там недавно, рассказывал, что все по-прежнему, бабка почти ничего не видит, но упорствует в своем желании жить у себя. И что в доме завелись мыши.
Утро не запомнилось, но день был серый. Снег почти весь стаял, местами пробивалась трава. Хотелось пройти от трассы пешком, и я, спрыгнув с подножки старого ПАЗика, поднял воротник у куртки, и, втянув голову в плечи, пошел в сторону деревни. Ветер пронизывал насквозь, по всему собирался дождь, а может, и снег. Но я дрожал не от холода. Я боялся, что тут ничего не изменилось с тех пор, как я уехал искать лучшей жизни, и чувствовал себя виноватым несмотря на то, что, собственно, так и не нашел, что искал.
В деревне провели газ, вдоль дороги проложили тонкие, выкрашенные блеклой желтой краской трубы, из окон непривычно тянулись в небо длинные дымоходы, отчего дома походили на прошлогодние картофелины, давшие по весне многочисленные росты.
В подъезде пахло липкой сыростью и чем-то неприятным: поднявшись на второй этаж, я увидел, что на нашей площадке стояли какие-то ведра с запаренным фуражом для скотины. Квартира была незаперта. Старая дверь показалась мне непривычно легкой. На минуту я застыл на пороге: ждал, что кто-то выйдет в коридор, услышав, как зашуршала обивкой по полу дверь, но никого не было. На всякий случай я поздоровался в пустоту, и вошел. Темный коридор, те же обои: поблекшие, когда-то бирюзовые, а теперь скорее зеленые, под потолком местами отваливались, скручиваясь в рулоны. Старое зеркало висело под наклоном, и, как прежде, невозможно было угадать, что в нем отражается. Наклонное зеркало продолжало жить само по себе. Это теперь я знаю, как много в наклонном зеркале от зыбкости человеческого бытия, а тогда, давно, подтянувшись на цыпочках, я терялся в нем, как в полумраке давно знакомой комнаты, если бы входная дверь в нее вдруг оказалась перемещенной в противоположную стену: те же предметы, но все по-другому.
Половицы скрипели, и в кухне стол у окна был накрыт, казалось, той же клеенкой, белесой, жесткой от старости; на окне – короткие светлые занавески, и одна из них закручена к середине окна, подвернута, как будто кто-то только что смотрел на дорогу. Небо было серым, цвета отсыревшего рафинада, густая чернота ползла со стороны леса, и первые тяжелые капли гулко стучали в стекло, которое дребезжало в рассохшихся рамах под порывами холодного апрельского ветра. На печке лежал маленький сверток: засохший хлеб завернут был в полотенце. Напротив входа большая, давно пустующая комната – зал с большим окном, из которого видны черные пашни, крыши сараев: всё, как и много лет назад. И при этом по-другому.
Тишину нарушал еле слышный неровный шорох - так вхолостую крутится в старом проигрывателе музыкальная пластинка, или колесо велосипеда, когда задевает за крыло. Я вдруг вспомнил, что в доме было старое веретено и стояло с незапамятных времен в углу: мне даже показалось, что его видно боковым зрением – я машинально обернулся, но его не было. Наверно, оно исчезло из дома, как исчезают обычно все старые, с детства знакомые вещи – неизвестно когда и совершенно незаметно. За веретеном поплыли, сменяя друг друга, другие воспоминания, и я только теперь заметил, как их много. Было ощущение, как будто что-то очень важное только что закончилось, и никогда больше не повторится. Через минуту шорох растворился в шуме дождя. Вернувшись на кухню, я уселся на табуретку у стола, и, глядя, как по окну струится дождь, стал ждать.
