ноябрь 13, 2012 16:48
Сергей Кудрявцев
Экзистенциальная драма
Этот фильм Микеланджело Антониони, некогда смущавший умы интеллектуалов всего мира (в том числе — и у нас, когда довольно неожиданно попал в советский кинопрокат, хотя и лишился, вероятно, из-за необходимости сокращения более чем двухчасового хронометража, одного из своих ключевых эпизодов — полёта на небольшом частном самолёте), вполне может теперь показаться старой доброй классикой. Обострённо нервная, мятущаяся героиня Моники Витти, которую здесь зовут Витторией, терпит вопреки собственному имени поражение за поражением в личной жизни, опять переживая прославившую Антониони на рубеже 50—60-х годов («Затмение» — четвёртая часть условной пенталогии: от «Крика» до «Красной пустыни») проблему «некоммуникабельности чувств» в экономически стабилизировавшемся обществе.
Но также впечатляюще запечатлены постановщиком вместе с уникальным оператором Джанни Ди Венанцо, который умел поразительно ощущать различные режиссёрские манеры (от Франческо Рози до Федерико Феллини), сцены биржевой лихорадки, ныне ведомой и нам. Суетливое движение людей в ограниченном пространстве ещё сильнее подчёркивает их внутреннюю пустоту. Каждый из них как будто пытается заполнить свою жизнь энергичным действием и придать ей некую осмысленность. Все хотят непременно быть, а не только лишь казаться. И наивно думают, что действительно правят миром, поскольку от них якобы зависит быстрая смена цифр на демонстрационном табло биржи. Но на самом-то деле, эти люди — обычные марионетки, а биржа — некая видимость регулятора экономики. Представляется более вероятным, что какой-то внеположный Рок определяет человеческие судьбы и общественные перемены. А в машинальных поступках участников всеобщего водоворота куда больше непостижимого и зашифрованного, как, например, в тех детских рисунках, что машинально оставляет на листочке бумаги толстяк-буржуа, только что потерявший несколько миллионов на бирже.
В эпизоде на квартире у Марты, новой знакомой Виттории, словно находит реальное воплощение её мечта об иной — нецивилизованной, дикой, доисторической — жизни, где ещё есть место неосознаваемым инстинктам. Лишь на время сменив лицо на маску (переодевшись в африканскую экзотическую одежду), на мгновение забыв о самой себе, случайно перевоплотившись, как бы переселив свою душу в другое тело, Виттория вскоре по рассказам Марты понимает, что и в Кении может быть ужасно скучно. Пустота давно заполнила душу человека. От этой опустошённости никуда не улететь, как в упоминавшейся сцене короткого воздушного путешествия, и ни за что уже не избавиться от себя. Да и чуть ли не весь мир, который окружает Витторию, находится будто за стеклом (как в момент её поцелуя с новым возлюбленным, биржевым дилером Пьеро, поразительно равнодушным, холодным, «кажущимся» человеком) или, вернее, под стеклянным колпаком (если вспомнить, допустим, «Золотой горшок» Гофмана). Он удивительно призрачен и почти ирреален, хотя оттуда всё равно нельзя выбраться.
Страшно пустынный, голый и безжизненный пейзаж предночного города, производящий впечатление некоего фантастического мира, который словно испытал воздействие нейтронной бомбы, кажется весьма точной проекцией на экран подсознательного состояния героини. Виттория так и не встретилась с Пьеро на их обычном месте свидания у строящегося дома, которое осталось пустым. А мертвенный свет фонаря в последнем кадре дополняет ощущение общей тревоги и безысходности существования человека в подобной реальности, где он словно проделал всего лишь ложное движение по кругу в мнимом мире видимостей. Поистине — затмение!
Проголосовать 
