Получить забытый пароль
Эль Бакуви (Эльдар Гусейнов). Маркиз.
Последняя неделя декабря 2009 года выдалась на редкость консервативной для Апшеронского полуострова ( в климатическом смысле). Серые дни уныло и мрачно плелись друг за другом, не принося с собой, ни малейшего намёка на приближение холодов и снега, – этого редкого, но желанного гостя здесь, причём возраст людей на это желание никогда не оказывал никакого давления, несмотря на кажущуюся несерьёзность вопроса – и если можно было бы представить себе мир без календарей, без средств массовой информации и иных источников, напоминающих нам о времени года, то, скорее всего, подобный застой мог бы оцениваться нами как середина осени, если опять-таки осень представлять себе из классической художественной литературы.
Серость облачного покрова вообще удивительным образом действует на всё окружающее нас, заставляя при этом сереть не только предметы и субстанции, но даже и внутренний наш мир, что удивительнее всего. Серость каменных заборов, оштукатуренных домов и зданий, занесённые песком и пылью, заасфальтированные дороги, ещё более усиливают мрачность и без того унылого и тоскливого пейзажа, и если всё это рассматривать в общей картине, одним из основных мотивов которой будут никогда и ни чем ярким не окрашивающиеся серые и монотонно-мрачные будни народа, тогда, может быть, станут ясны источники тоскливых напевов национальной музыки – «мугам» и раздирающие сердце своей глубокой печалью детские колыбельные «лай-лай», азербайджанских матерей.
Блокадная безвыходность экономической ситуации, возникшая как следствие нарушения механизмов общественных отношений (к слову сказать, нормальными-то они, эти отношения, не были никогда) – эта безвыходность ситуации, в которой в известный момент оказались миллионы граждан ещё совсем недавно процветающего государства (такое мнение, кстати говоря, может быть, действительно существовало, хотя бы среди тех, кто на самом деле видел и ощущал во всём этом пору расцвета) – граждан, чьи судьбы во все времена были глубоко безразличны тем, по вине которых подобное, кажущееся безвыходным, происходит, эта безвыходность, в кольце которой оказались двое – отец и сын, усугубляла имеющимися в её ограниченном арсенале мрачными красками угнетённое состояние их душ. О, если бы только можно было измерить, зафиксировать, зарегистрировать подобное состояние одной человеческой души!
Эти двое были неполноценной семьёй: мальчик рос без мамы, мужчина жил без жены. Правда, в качестве третьего члена семьи на то время мог бы сойти и рыжий кот Маркиз, но отец и сын не могли допустить подобной мысли по отношению к этому безалаберному неряхе, грязнуле и воришке, несмотря на то, что оба отличались большой любовью и пониманием к животным. Да, об усыновлении не могло быть и речи, что прекраснее всех, может быть, понимал сам кот и, по крайней мере, вёл себя так, чтобы со стороны и помыслить не могли о том, что он лелеет по этому поводу какие-то надежды. Он был достаточно самостоятельным, хотя от общей трапезы никогда не отказывался.
Стол никогда не был изыскан и богат в этом доме, но зато отсутствовала вероятность того, что тебе дадут доброго пинка или запустят чем-нибудь в тебя, когда в случае возвращения домой с неудачной охоты ты, не то чтобы, жалобно клянча, но просто сказав «мяу», попросишь небольшой кусочек того, что является для этих людей в данный момент обедом или ужином. Да чаще всего и говорить-то ничего не приходилось, – отец, и сын сами всё прекрасно понимали.
Как бы ни были удивительны образ жизни, образ мыслей животных, всё же более удивительными должны быть образ жизни, образ мыслей и поведение людей. Удивительное для постороннего наблюдателя состояло бы не в многогранности и не в многосторонности человеческой деятельности, а в тех пародоксально-абсурдных ситуациях, моментах их бытия, по поводу которых сами они отказываются давать более или менее ясные и чёткие комментарии. Абсурдным и парадоксальным вполне можно было бы назвать и те условия, в которых существовала эта малая семья. О парадоксальности подобного, может быть, задумывался и Маркиз.
Существующие разительные контрасты, краткая речь о которых, может быть, пойдёт несколькими секундами позже, не могли не привести к размышлению над ними живое существо, пусть, если даже им является по нашим, весьма грубым меркам, безразличный по отношению к нашему образу жизни, кот. Как можно было, будучи котом, не заметить существенной разницы в продуктах питания, – эти двое, отличаясь от окружающих, питались чаще всего хлебом да картофелем и Маркиз, каким бы это невероятным не казалось, то ли в знак солидарности, то ли ради интереса и эксперимента ел сырой картофель, предложенный ему как-то, скорее всего ради шутки и забавы, мальчиком. И что удивительнее всего – ему это пришлось по вкусу. Маркизу никогда не приходилось видеть, чтобы сын или отец передвигались бы с помощью этих отвратительно пахнущих металлических автомобилей. Ему часто приходилось наблюдать, особенно в морозные зимние ночи, как эти двое бедолаг пытались спастись от холода, пяля на себя всё, что только могло принести, а точнее сохранить драгоценное тепло. Маркизу самому приходилось в такие ночи не сладко. Совсем ещё недавно жарко пылавшая печурка стремительно начинала остывать, – это происходило уже после полуночи. Маркиз же, подставляющий огню то правый, то левый бок, пока в печи пылали дрова, теперь, по мере остывания печурки, постепенно сокращал расстояние между ею и собой, максимум которого некогда равнялся метру. К утру стёкла окон покрывались белым морозным узором, а кот, убедившись, что даже в пасти печи не осталось ни молекулы тепла, перебирался под бушлаты и одеяла и у тёплых ног людей засыпал, наконец, до утра. Ему не верилось, чтобы люди добровольно подвергали себя подобным лишениям. В одном можно быть уверенным: вряд ли Маркиз понимал и видел масштабность происходящего, – отец и сын, оказавшиеся в числе граждан пассивных, были далеко не одиноки в заварившемся процессе. Но если Маркиз и способен был относится с некоторым безразличием к историческим процессам и тому подобной, несущественной, как могло ему показаться, суматошной людской суете, то уж предпраздничная суета вряд ли могла остаться им незамеченной и пропущенной, как нечто второстепенное.
Естественно, что перед животным не может стоять такого количества проблем и задач, которое встаёт перед человеком, давя и угнетая его своей порой упрямой неразрешимостью, особенно в предпраздничные дни. Безвыходность, возникшая перед огромной массой людей, жизнь которых ещё вчера представляла собой хорошо отлаженный и чётко функционирующий механизм,– всё это с одной стороны, и та же самая безвыходность, возникшая как следствие бурной и активной деятельности отдельных групп граждан с характерно выделяющимися в них наклонностями к авантюризму с другой стороны, – эта безвыходность с холодной безжалостностью и со сфинксовым бездушием ставила без разбора – мужчин и женщин, принадлежащих к первой группе, на край пропасти. Подобную безвыходность переживал теперь и отец мальчика. Требовалось, очевидно, совершить действия, при качественном превращении которых достигался бы желаемый результат. Но легальная работа, в приобретении которой в те времена нуждалось огромное количество таких же мужчин, в количественном отношении была крайне ограниченной, а нелегальную и носящую антиобщественный характер, он отказывался выполнять. Таким образом, создавшаяся безвыходность носила несколько фатальный характер и отец мальчика, временами осознавая это, приобретал возможность хотя бы частично сбрасывать с себя эту невидимую для глаз, но невыносимую для души человека ношу.
Строя всевозможные гипотезы и предположения относительно этого тройственного союза – мальчик, мужчина, кот, – хотя, каким союзником может быть кот, – можно было бы думать приблизительно в таком направлении: каждое утро, уходя из дома на разведку (все коты разведчики), Маркиз мог быть атакован подобными мыслями: ну и семейка! А ведь как бы там не было мне их жаль. Слов нет, можно было бы уйти куда глаза глядят, но найдёшь ли в округе людей добрее этих чудаков – вот вопрос. Следовательно, вопрос питания не так уж важен, как в некоторых случаях кажется. Да. Но хуже всего в создавшемся положении то, что я совершенно беспомощен.
Вот так. Может быть именно таким образом и рассуждал Маркиз. Во всяком случае, вряд ли бы он сумел пропустить подобную жизненную ситуацию сквозь призму законов и категорий материалистической диалектики и сделать философский анализ её.
Да, это так. Но что толку, как говорится, с того, что рычаги или методы подобного анализа были известны и доступны мужчине? Страшно сказать и подумать и признаться, что в подобных ситуациях человек способен свести себя и себе подобных к уровню животных. Маркиз и мужчина в своей беспомощности перед создавшимися обстоятельствами были равны.
Быть может всё именно так и было, но наблюдаемое существенное различие между животным и человеком, всё же не позволяло Маркизу видеть мир и всевозможные взаимоотношения вне связи со всем низменным, к комплексу которого мы относим и сытое состояние нашего желудка, и если кот каким-нибудь образом мог бы взобраться на более высокую ступень развития, то был бы не мало удивлён и был бы обязательно смешон самому себе со столь примитивными рассуждениями об этих людях. Он очень часто видел и незаметно для мужчины и мальчика тайком, как это могут делать только коты, с почти что закрытыми глазами, наблюдал как тот и другой сидят безмолвно за столом, уйдя взором в эти непонятные для него бумажные предметы. Между собой они называют их книгами. Они так внимательны при этом и сосредоточены, что кажется ожидают после каждого перелистывания появления мыши оттуда.
И всё же в любом случае следовало бы признать, что внешне он почти ко всему оставался безразличным и подобное обстоятельство не позволяло строить никаких предположений относительно хода или течения его мыслей и рассуждений. Но однажды произошло нечто не совсем обычное, что позволило приподнять, хотя бы для небольшого обзора, завесу тайны над вышесказанным.
Мир стоял накануне проводов в вечность ещё одного бездумно прожитого человечеством, теперь уже никому не нужного года, хотя люди могли бы, при их феноменальной беспечности, делать это ни много и не мало – ежедневно. Каждый из этих особенных дней призван якобы восстановить в памяти граждан то или иное событие из их прошлого или просто напомнить о завершении цикла. И празднование почти каждого из них предполагает заботу о самых младших и создания для них определённой атмосферы, которая в свою очередь богата атрибутикой, если быть откровенными хотя бы перед собой, ничего не несущей детям, кроме утомительного однообразья. Но эта всегдашняя прелюдия с силой, которую трудно сравнить с какой-либо иной силой, быстро и без труда вытесняется из сознания взрослых теми предвкушениями, в основном вульгарного характера, которые переполняют в подобные дни весь их клеточный состав. Отец малыша был далёк от подобного. Аскетизм здесь был возведён обстоятельствами на довольно высокую ступень, а жизнь требовала от мужчины неимоверного напряжения всей его фантазии, чтобы хоть как-то доступными средствами закрасить отвратительную серость бытия и сделать так, чтобы на общем фоне предпраздничной суеты они с малышом не выглядели бы изгоями.
И вот наконец настал тот день, судьбе которого, откровенно говоря, не позавидуешь. Запахи готовящихся традиционных и не традиционных праздничных блюд, волнами распространяющиеся в воздухе, способны были свести с ума самого закалённого вегетарианца. Взрослые готовились к ночи, и этот земной день, которому перед уходом в вечность оставалось-то всего лишь навсего каких-нибудь десять-двенадцать часов, не имел перед своей соперницей, по крайней мере сегодня, никаких шансов. Фотоны – кванты света, прежде чем покинуть земные пределы, успевали пропитываться запахом селёдки и сала, запахом фосфора, исходящим из умёрщвлённых и разделываемых курей и запахом чеснока – этого верного помощника поваров и хозяюшек в приготовлении острых салатов и соусов. День был выпачкан, вымазан и пропитан. Он уже был противен самому себе, и невозможно было понять, стоя на ограниченном клочке земли, то ли с безразличием, то ли с удовольствием взирал на постепенный и медленный процесс поглощения его собственной плоти, по мере вращения земного шара, чёрной пастью ночи, которой подобный ритуал тоже не приносил никакого удовольствия из-за своего монотонного однообразья, длившегося уже в течение многих миллиардов лет.
Волнами расходящиеся молекулы запахов указывали источник и эпицентр таких приготовлений, и Маркиз, как и все его сородичи прекрасно и быстро ориентировался в подобной атмосфере. Но мужчина и мальчик, принадлежащие к породе так называемых людей, были гораздо менее сильны в подобных способностях. Неужели мать-Природа, исходя из каких-то ей ведомых соображений, оказалась к людям менее щедрой? А может быть это издержки образа жизни? И разве не может быть, что подобное стойкое безразличие к изысканной пище в мальчике и мужчине были выработаны и привиты многолетней закалкой и вынужденными упражнениями. Скорее всего, так оно и было. И посторонний наблюдатель, будучи даже очень внимательным, не обнаружил бы ни в выражении их лиц, ни в поведении, ни в речи эти людей, хотя бы каких-нибудь следов или намёков на дискомфорт.
Для мужчины и мальчика день в строго определённом смысле был похож на множество предыдущих дней и мужчина прекрасно понимал, что не стоит делать на будущее каких-либо оптимистических прогнозов в известном направлении. Сегодня ему сопутствовала небольшая удача: совсем неожиданно посчастливилось! (Как это характерно для социально-экономических схем, господствующих на нижних слоях общественной пирамиды) выполнить для соседей какую-то незначительную чёрную работу и он хоть и с натяжкой всё же вышел из создавшегося, благодаря празднику, критического положения (справедливости ради следовало бы сказать, что праздник-то всего лишь усугубил ситуацию и без того уж достигшую точки накала), но завтра, но будущее… Нет, нет, только бы сегодня не думать об этом…
Видавший виды допотопной советской марки телевизор транслировал, как всегда по случаю любого праздника, один из приевшихся телезрителям, фильмов. Мужчина, стоя у такой же древней, как и телевизор, плиты и завершая процесс ворожбы и колдовства над самым любимым и популярным среди бедноты блюдом – жареным картофелем, прикрывая сковороду крышкой, чтобы картофель не получился слишком сухим, повернув голову на четверть оборота к правому плечу, обратился к мальчику, зная, что он рядом:
– Ну что, сынок, судя по некоторым деталям, наверное, можно сказать, что мы вышли из положения? Как думаешь? Правда, что ёлку и в этот раз не удалось организовать… Но, обходились ведь мы как-то без этих игрушек… Да и по-правде сказать не такой уж ты и малютка теперь… Что скажешь?
– Папа, не надо переживать из-за каждого пустяка. Слава Богу, как говорится, покушать у нас есть что. Сейчас сбегаю в магазин, куплю бутылку какого-нибудь сока… Так что справим Новый Год как надо. А всякие там ёлки да разноцветные стекляшки – всё это дело тридцатьпятое. Опять же по телевизору можно будет что-нибудь посмотреть, скучно не будет. А потом я почитаю тебе что-нибудь из биологии, – там у Стаута-Тейлора очень интересно написано о клетках.
Так всякий раз в подобных ситуациях мальчик успокаивал отца. Для своих двенадцати лет мальчик был достаточно смышлёным, тем более тогда, когда дело касалось подобных этому житейских вопросов, не требующих для себя дополнительных ни энерго- ни интеллектуальных ресурсов.
– Я понимаю, конечно, всё это так, – продолжал отец, – но всё же знаешь, сынок, как бы мы не были подкованы в этом смысле, но иногда, видишь ли, всяческие угрызения начинают терзать человека и тогда начинаешь на все лады спрашивать себя: а всё ли я делаю правильно? И, не в ущерб ли всё это ребёнку? Ясно, что стратегическая линия верна, но сила инерции, скажу тебе, тоже велика.
– Не знаю, – сказал мальчик, смеясь излюбленной шутке, которые монтировались ими, будучи заимствованы из различных эпизодов художественных фильмов, – не знаю, как это всё может быть связано – инерция, электромагнитные волны, стратегия…
– Ха, ха, ха… дружно засмеялись отец и сын.
Всё-таки общий настрой праздничной волны, наверное, витал в самом воздухе, в окружающем пространстве, слагаясь может быть из запахов, паров, шумов и температур и очевидно поэтому отец и сын подпадали временами под её чарующие и волшебные приливы, несмотря на большую дистанцию. На большой отрыв в возрасте – мужчине было уже далеко за пятьдесят.
– Послушай-ка, – сказал он сквозь затухающий уже смех – а где этот, наш Маркиз Иванович? Что-то ни слуху, как говорится о нём ни духу… Воображаю, что он будет делать, когда мы вскроем шпроты? Да.
– На промысел наверное подался – ответил сын – сегодня им везде и всюду пожива. Дня три будут лакомиться отходами. А ты знаешь, папа, что я заметил, собакам-то в этом смысле не так везёт. Коты и кошки более мобильны… И разговор продолжался.
Маркиз же, как минимум, подозревая, что в смысле интеллектуальных потребностей и интересов пути животных и людей не пересекаются, решил и сегодня, как всегда, отправиться по своим делам и сделал это тихо и незаметно для людей.
Лениво и флегматично ползая по поверхности гладкого шара, будучи не в состоянии проникнуть глубоко в суть грубых материальных вещей и процессов, мы тем более далеки от возможностей изучать психическое. Сложно было бы ответить на вопрос, была ли у Маркиза какая-то определённая идея, когда он уходил из дома, но то необычное, что произошло чуть позже, обязано было подтолкнуть людей к размышлениям по этому поводу.
Время, судя по всему, не стояло на месте и частицы света, покидая географическую широту, под которой жили мужчина и мальчик, должны были уступить место серости вечера, главной обязанностью которого было навсегда стереть неповторимые картины бытия уходящего дня.
Близилось время ужина. Отец и сын знали это, но всеми силами, стараясь растянуть нерастяжимое, наивно полагали, что это им удаётся. Они были заняты чтением всевозможной литературы, и отвлечь их от этого было делом достаточно сложным. Чтобы достичь здесь успеха потребовалось бы поразить воображение этих людей чем-либо из ряда вон выходящим, чтобы это нечто своим содержанием претендовало бы на сенсацию. Но в этот день ( к счастью обывателей) не предвиделось ни землетрясения, ни падения метеорита, и даже простенькое рядовое торнадо не было запланировано природой над этим жалким и убогим клочком земли. И всё же это нечто вскорости произошло, хотя уже и не могло, по времени, явиться причиной завершения увлекательной работы чтецов.
Стрелки часов сами по себе бесцельно вращаясь на поверхности циферблата, взаимно догоняя и перегоняя друг друга уже готовы были, встав строго вертикально, объявить шесть часов вечера, когда мальчик, открыв дверь из комнаты в прихожую обнаружил прямо перед собой на пороге рыбью голову. Это была голова невиданной им до сих пор рыбы. И дело было вовсе не в том, что мальчик пока мало знал и мало видел, а в том, что голова эта действительно принадлежала какой-то экзотической рыбе, что не у наших берегов водится. Голова от туловища была отделена совсем недавно – не только канун Нового Года говорил об этом, но и свежесть пореза, и яркость крови, и наиболее общий, принадлежащий лишь свежей рыбе серебристый цвет.
По ту сторону рыбьей головы сидел в величественной позе царя зверей – Маркиз.
Быть может, находясь пока ещё под сильным действием и под впечатлением от прочитанного, мальчик не совсем чётко ориентировался в создавшейся ситуации. Люди часто попадают под чарующее воздействие прекрасного, не важно, естественно ли его происхождение или искусственно. Натуры с повышенной эмоциональной чувствительностью, с более трепетной организацией нервной системы способны даже плакать при этом. Удивительное в подобных случаях бывает заключено в удачном сочетании, синтезе звуков, красок, слов...
Что-то захватывающее и удивительное было здесь,– потому-то и пришлось мальчику охватить и впитать в себя эту, несмотря на скупость деталей эмоционально-насыщенную картину (которой предпраздничная суета, в необходимой степени искажая её в сознании человека, придавала несколько иной смысл) – и прежде чем повернуться в противоположную сторону и прокричать отцу:
– Папа, папа, ты посмотри, что нам принесли! – встретиться сначала взглядом с взглядом Маркиза, который почему-то источал покорность и безропотность, (чего за ним, кстати говоря, никогда не водилось) и прожить несколько, уже во всю жизнь незабываемых мгновений. А Маркиз, сидя на задних лапах, пристально смотрел в глаза мальчику, жмурясь через равномерные отрезки времени и, казалось, ожидал чего-то, то ли поощрения, то ли просто ласкового человечьего слова.
На зов мальчика подошёл отец, успев, прежде чем потерять на несколько секунд дар речи, произнести лишь:
– Ну что там ещё?
Затем был немая сцена, словно кому-то незримому требовалось время запечатлеть эпизод, перед тем как файл будет отправлен в вечность.
Кажущаяся незначительность события, его, со стороны скоропалительного суждения, несущественность, могли вытекать лишь из неглубокомыслия конкретного человека. Но отец и сын, будучи вынуждены ежедневно изучать мрачные глубины общественного бытия на практике, а из литературы взлёты и парения человеческой мысли – казалось, поняли всё.
Баку
15.11.2015
