Получить забытый пароль
Эльчин Сафарли. Главное, люби!
C утра в Хиля гремела гроза, к ночи хлынул дождь. Быстрый, мощный. Затопил печи-тандыры на спуске к озеру Шор, согнул саженцы оливковых деревьев у забора Азимбалы, а на площади у лавки мясника Бахрама образовался маленький пруд. Семья белых гусей, сбившаяся с пути к дому, приютилась в стихийной луже, укутав головы во влажные крыла.
Месяц Рамадан подходит к концу, два его последних дня проводим с прабабушкой Пярзад в ее доме в Хиля.
Я проснулся на рассвете. Идя на кухню, вижу, как Пярзад-нене(1) расстилает в своей комнате молитвенный коврик. На нем зелеными нитями вышита ниша, острием обращенная в сторону киблы(2).
Пярзад-нене покрылась широким белым платком, видны только лицо и ладони. Она произносит «Аллаху акбар», соединяет руки на груди и, опустив голову, полушепотом читает суру. В первый раз вижу ее во время намаза: дверь комнаты приоткрыта, и в лучах нового дня силуэт Пярзад светится.
В доме все еще пахнет зеленью. Вчера ночью Пярзад и Сона нарезали мяту, лук-порей, щавель, петрушку, укроп и горную кинзу для довги(3). В нашей семье в Рамадан довгу подают на вечернее разговение.
Пока прабабушка молится, сажусь на ковер, прислонившись к дверному косяку. Дождь стих. Cлышу шепот молитвы, мне хорошо и спокойно. Засыпаю.
***
— Я тоже должен молиться, нене?
— Каждый волен сам выбирать, Игид. Главное, люби — это самая важная молитва.
— Ею мы платим за счастье?
— Совсем нет. Молитва — это беседа. Разговариваешь со своей душой, благодаришь. За то, что слышишь и видишь, можешь бегать, играть, обнимать, грустить и кушать фисташковое мороженое.
— А если я не буду благодарить, Он обидится?
— Он будет любить тебя так же сильно.
— Нене, я с Ним встречусь, когда умру?
— Ты с Ним встречаешься каждое мгновение. Посмотри на листик инжирного дерева. Видишь, как красиво трепещет на ветру? Это и есть Он. Это ваша встреча.
***
Пярзад перекладывает проросшую пшеницу в деревянную миску с высокими бортами: «Игид, беги за Мярдом». Спускаюсь в погреб и, пыхтя, выношу тяжелый речной камень. Он холодный, пахнет кучерявым течением Куры и служит второму поколению нашей семьи.
Пярзад-нене называет его Мярдом, что переводится как «отважный». Им прабабушка будет выдавливать сок из едва проросших зеленоватых ростков пшеницы и варить семени-халву — сласть из специй и грецких орехов.
Пярзад-нене кладет в марлю пшеничную кашицу, выцеживает из нее сок. Темно-зеленый, сладковатый, напоминающий крахмальный раствор. У прабабушки маленькие, пухлые, но крепкие руки. Удивляюсь, откуда в них силы, чтобы измельчить, выжать столько пшеницы.
«Творец наполняет нас силами даже тогда, когда кажется, что их больше нет. Да и женщина — уникальное создание. В ней может биться два сердца».
В сок пшеницы всыпает муку грубого помола, замешивает тесто и обжаривает его в медном тазу, где накалилось топленое масло. Интенсивно мешает — чтобы тесто не прилипло и впитало все масло.
Пярзад-нене не нравится, что дочь называет правнуков Финиками. «Что за инфантилизм, Сона? Не приведи Всевышний, чтобы мои мальчики были такими же мягкотелыми и слащавыми, как финики. В них нужно воспитывать храбрость. Поэтому называю их игидами!»(4) Мужчины, играющие в нарды в гостиной, прерывали женский галдеж просьбой заварить чай с чабрецом.
Когда халва начинает темнеть в масле, поливаем ее дошабом(5), посыпаем специями. Черный перец, тмин, кардамон, семена фенхеля, мускатный орех, гвоздика, корица. Семени-халва уже напоминает густой джем — пора снимать с огня. Она остынет, и из ароматной массы мы руками, смазанными топленым маслом, сформируем шарики и напичкаем их дроблеными грецкими орехами.
Обычно в приготовлении халвы нам помогала Сурая, младшая сестра Пярзад-нене. Тростинка с вечно мокрыми глазами. На третьем году замужества война забрала ее мужа. Десять лет она оплакивала горе, искала повод, чтобы заговорить о покойном. Пярзад-нене жалела ее, называя пленницей прошлого.
«У каждого своя история, по-своему болезненная. Это жизнь и ее уроки — все через них проходят. Прошлое прошло. Есть ты сегодняшняя и то, во что веришь. Будешь верить, что нереализованное реализуется — так и будет, пусть и не сразу. Будешь верить в обратное — получишь его... Не переставай благодарить и просить верного направления, покоя, дома».
***
Я называл Сураю привидением, обходил стороной. Не мог поверить в то, что она живая, после того как увидел ее тело, свисающее с потолка погреба. Тетя, изнуренная тоской по мужу, решила уйти вслед за ним.
Я спустился в погреб вовремя. Домашние, прибежав на крик, вынули Сураю из петли, откачали, отвезли к врачу. Открыв глаза и увидев родственников вместо духа любимого Вагифа, тетушка горько расплакалась. Молила вернуть обратно.
«Всевышний не принял тебя, сестра, в нужный час отправил нашего мальчика в погреб». На Востоке обращаться к психиатру считалось постыдным, поэтому Сураю забрали домой. Пярзад-нене положила ее в своей комнате и сорок дней читала ей суры Корана. Мама возмущалась, настаивала на врачебной помощи.
«Лекарства не помогут человеку, потерявшему свет в душе. Химия загонит ее еще глубже в чулан. Сурае нужно вернуть веру. Я буду читать ей священную книгу, говорить с ней. Оставьте нас в покое».
К комнате, где лежала Сурая, я не подходил. Мне казалось, что привидение тетушки, облачившись в ее тело, водит домочадцев за нос и скоро со мной расквитается. Я стал плохо спать, по ночам просыпался в поту. Пятничным утром мы отправились с Пярзад-нене в Маштаги(6) на чылдаг(7) — изгоняла испуг знахарка-чылдагчы, которая, несмотря на щедрые размеры, резво бегала вокруг меня, выкрикивая слова на фарси и прижигая мои запястья, колени дымящейся трубочкой, начиненной полынью.
От знахарки возвращаемся на кряхтящем алабаше(8). Пярзад-нене перебирает четки, кончики ее келагаи(9) трепыхаются от ветерка из приоткрытого окна. Проезжаем мимо железнодорожной станции Хиля. Запах маслянистых шпал врывается в салон алабаша.
«Игид, тетя Сурая переживает нелегкие дни. Мы ее семья и должны помочь нашей девочке. Ей как никогда нужны дуа…(10) Пусть наши глаза видят в людях хорошее, сердца прощают худшее, а души не теряют веры».
Спустя два месяца Сурая вышла из комнаты. Ранним утром разгара осени. Мы проснулись на запах омлета с помидорами. Накрытый белой скатертью стол гостиной заставлен вкусностями: смесь меда и сливок, белые сыры с виноградом, икра из печеных овощей, треугольники пышного кюкю(11), инжирное варенье, кутабы с зеленью, чай из дровяного самовара.
Сурая в длинном белом платье, перевязав голову желтым платком, порхает по кухне, напевая «Сары гелин» (12).
«Не заплетают концы волос, не срывают влажный цветок… Златовласая невеста».
Все домашние собрались за столом, как раньше: о чем-то громко говорили, нахваливали кулинарные умения Сураи, смеялись, обсуждали планы на день. Никто не вспоминал о прошлом, не смотрел с тревогой на вновь улыбающуюся тетушку. Лишь по еле заметному шевелению губ Пярзад-нене я прочел: «Аллаха шюкюр! Аллаха шюкюр!»(13)
Сурая вернулась на работу. Вместе с женщинами поселка собирала оливки на серебристых рощах Гала(14): вычесывала с веток темно-зеленые ягоды, заполняла в мешки, отправляла на отжим.
Следующей осенью Сурая вышла замуж за фермера Сакита. У них родилась дочь. Назвали Пярзад.
***
Дом поглотила ночная тишина, все спят. Надев шерстяные носки, тихонько выбираюсь из комнаты, обуваюсь и выхожу на улицу. Спящая на крыльце рыжая кошка Пярзад-нене вскакивает на забор и провожает меня тревожным взглядом. Время самостоятельно прогуляться по ночному Хиля.
Горячий августовский воздух пропитан пыльцой цветов айвового дерева, кто-то в темноте противоположного квартала тихо слушает по радиоприемнику мугам, а во дворике пекарни остывает семья медных противней, хранящих следы утреннего хлеба: на рассвете их почистят сухим песком, сполоснут уксусом (чтобы ушли посторонние запахи), промоют водой и снова отправят в печь.
Цветастые чехлы матрасов тетушки Адыли, соседки напротив, сохнут на крыше ее дома и пахнут розовым маслом, по паре капель которого хилинцы добавляют в воду при стирке.
У качелей под тутовым деревом спит слоник с оторванным хоботом — с ним наигрались и выбросили. Из дырки на месте хобота торчат куски пыльной ваты. Подбираю его.
Летние ночи полны уюта и бесстрашия, в чем-то наивного и потому свободного. Не думаешь о чудищах и привидениях — летом они уходят восвояси до первого урагана зимы. Да и чего бояться, когда ты не один: с тобой слон, пусть даже без хобота.
Прохожу мимо дома художника Саттара. Он умер осенью семьдесят четвертого, похоронен на кладбище у Шора, а его жилье превратили в музей. Перекрасили калитку в абрикосовый цвет, раньше она была зеленой.
Когда мы проходили мимо дома Саттара, Пярзад-нене останавливалась, смотрела на пустые окна и произносила: «Аллах рехмет элесин»(15).
«Он видел не так, как смотрел. Гораздо глубже. Игид, души таких людей, как Саттар, выше и шире тела. Талант не может творить, будучи спокойным — всегда раним, не понят».
По традиции прабабушки, говорю «Аллах рехмет элесин», прощаюсь с Саттаром. Останавливаюсь около высоких деревянных дверей Мухтаровской мечети. Сбоку висит застывший в безветрии зеленый флаг. Сажусь у порога мечети, смотрю на звездное небо, под боком сопит слон. Со стороны Шора веет прохладой.
Редкие фонари, взяв звезды за руки, улыбаются светом. Я словно в лодке в середине тишины ночного моря. Большой кит под водой придерживает носом мое суденышко, но так нежно, что я даже не чувствую. Засыпаю.
***
— Правда, что с нами разговаривают ангелы?
— Каждый день, Игид.
— Как их услышать?
— Ангелы посылают навстречу людей, устами которых передают нам важное. Или книги. Среди тысячи строк душа откликается всего на одну, и в ней ответ.
— Хотя бы разок прикоснуться к ангелу…
— Ты это часто делаешь.
— Как?!
— Когда думаешь о ком-то с любовью, ты невидимо обнимаешь этого человека. И тебе становится хорошо. Знаешь, почему?
— Хм, не-е-ет.
— В каждом из нас живет ангел. Он просто затаился, но все видит и слышит.
— Значит, обнимая маму, я обнимаю ангела?
— Да, Игид.
***
1 Нене — бабушка (азерб.).
2 Кибла — направление в сторону священной Каабы в г. Мекке в Аравии, соблюдаемое мусульманами во время совершения молитв.
3 Довга — азербайджанский кисломолочный суп из зелени, риса, йогурта и нута.
4 Игид — храбрый (азерб.).
5 Дошаб — вываренный сок винограда или тутовника.
6 Маштаги — поселок Абшеронского полуострова.
7 Чылдыг — легкое прижигание активных точек на теле для снятия испуга.
8 Алабаш — так на Абшероне называли ПАЗ-672, автобус малого класса, производившийся Павловским автобусным заводом.
9 Келагаи — азербайджанский шелковый платок.
10 Дуа — молитва (араб.)
11 Кюкю — запеканка из яиц и зелени.
12 «Златовласая невеста» (азерб.) — народная азербайджанская песня.
13 «Слава Аллаху» (араб.)
14 Гала — древний поселок Абшеронского полуострова.
15 «Да упокоит Аллах его душу!» (азерб.)
www.baku-eto.az
24.03.2015
загрузка