Эль Бакуви. Оплеуха

Свой первый рассказ я посвящаю светлой

памяти выдающегося русского писателя

Александра С.Грина, открывшего мне

секреты писательского мастерства

В самом начале марта, когда толстый настенный календарь чёрным и жирным шрифтом говорил нам о наступлении весны, тогда как фактически природа пребывала пока ещё в зимней спячке, в одном из степных районов Азербайджана, по дороге из пункта «А» в пункт «Б», шёл молодой, высокого роста, в длинной шинели, с небольшой котомкой за левым плечом лейтенант НКВД. Тот же толстый календарь крупными траурно-чёрными жирными цифрами указывал нам год – 1944.

Всякому родившемуся и прожившему в Азербайджане известно, что такое март с его свирепыми и холодными ветрами. Недаром народная пословица говорит: «вышел март и горе вышло».

И в самом деле, дующий с севера ветер, был свиреп и порывист, а холода в последние дни стояли жестокие.

 – И чего я не дождался утра? – подумал лейтенант, недовольный собой и своим решением отправиться в дорогу ночью. Он шёл уже более часа, а пройти предстояло втрое больше. Он шёл домой.

Работа следователя, ответственность, да и вообще само военное время, требующее от человека максимального напряжения, утомили его и он каждый раз почти по-детски радовался возможности хотя бы день-два побыть возле матери, возле сына… Кто бы знал, как надоели ему, музыканту, эти китель, погоны, сапоги, тяжёлая сбруя с кобурой и пистолетом на боку. Эти допросы, почему-то именно по ночам. Вся его работа откладывала какую-то тяжесть на сердце и душу, и он уже теперь ясно и чётко осознавал, что этот тяжёлый груз ему придётся нести в себе всю жизнь. Может быть поэтому так грустно поёт его любимая кяманча? Его смычок извлекает из инструмента тоску и печаль матерей. И почему его не взяли на фронт? Судьба.

Ночь была темна. Её неосязаемая чёрная пелена ограничивала бескрайность степи и уходящую за горизонт волнистой лентой, даль дороги. Ветер трепал полы шинели, а они как будто нарочно разлетались в разные стороны, чтобы затем, возвращаясь на место, смачной оплеухой шлёпнуть по голенищам сапог.

Зимняя форма одежды лейтенанта ничем не была нарушена, и холодный промозглый ветер не очень-то донимал его своими резко атакующими порывами.

– Бушуй, бушуй, – говорил Мир Ахмед ветру, – дни твои сочтены. Апрель обломает тебе рога.

Впереди, метрах в тридцати, дорогу перебежал, размером напоминающий собаку, зверёк.

– Лисица, – с уверенностью определил лейтенант, – не знаю, к добру ли?

В это время, далеко позади, ещё не совсем ясно и чётко, временами покрываемый неистовым воем ветра, послышался гул автомобильного мотора. Мир Ахмед обернулся на звук. Ветер, дующий ему в спину, резким порывом ударил ему в лицо. За дальним и крутым поворотом дороги он увидел чёрный силуэт полуторки. Машина освещала себе дорогу, но не очень уверенно. Видимо, вышла из строя одна из фар.

– Не наша, – чётко констатировал лейтенант. Это он определил вовсе не по боевой готовности автомобиля, а скорее всего по звуку его мотора, – слух у лейтенанта был абсолютным. Но он обрадовался факту, что машина чужая, ибо будь эта полуторка из их части, это могло значить одно, – его требуют обратно в часть.

– Слава Аллаху! – подумал с облегчением следователь, – не за мной.

Он отошёл на край дороги. Машина уже преодолела крутой поворот, вышла на прямую, но ехала медленно, со скоростью около тридцати километров в час. Правая её фара уже стала высвечивать из темноты одиноко стоящую на краю дороги фигуру мужчины, одетого в военную форму. Мир Ахмед поднял правую руку. Машина, поровнявшись с ним, остановилась. Это была видавшая виды, довоенная ещё, полуторка. Шофёр, не открывая дверь кабины, высунув голову в окно, первый обратился к лейтенанту.

– Ассаламу алейкум, командир! Далеко ли путь держишь? – Мир Ахмед назвал село.

– Пешком далековато будет, – присвистнув, – сказал шофёр. – Ну, садись, подвезу. Наше-то подальше, но дорога через ваше село. Только не в обиду, командир, – добавил он – придётся тебе в кузов лезть, – у меня тут женщина с ребёнком.

В самом деле, рядом с шофёром угадывался силуэт женщины в чёрном, прижимающей к себе ребёнка лет пяти. Ребёнок, очевидно, спал, убаюканный тихой ездой и монотонным гулом мотора.

– В кузов так в кузов. Нам не впервой, – безропотно согласился Мир Ахмед.

– Да, только не испугайся, лейтенант, – видимо разобравшись в знаках различия, предупредил шофёр .– Там у нас покойник, царство ему небесное. Из госпиталя везём.

На долю секунды замешкавшись с ответом и незаметно для постороннего взгляда, вздрогнув от неожиданного предупреждения, лейтенант ответил шофёру – ладно, как-нибудь… - сделал три шага по направлению к заднему колесу машины и, ловким и быстрым движением перемахнул через низкий борт полуторки в кузов. Два коротких и резких шлепка по борту машины дали шофёру знать, что можно трогать. Мотор завёлся и машина плавно, не дёргаясь и не брыкаясь, чего невозможно было ожидать от такой клячи, тронулась в путь, оставляя за собой густую черноту ночи, и пытаясь обогнать мрачные, низко нависшие над землёй, тучи. Но бешеный ветер гнал их с такой скоростью, что автомобилю нечего было и помышлять тягаться с ними в этой неравной гонке.

У заднего борта лежали две длинные деревянные скамьи и небольшой деревянный ящик, доверху набитый чем-то, чего в темноте нельзя было разобрать.

Скинув к ногам вещевой мешок, Мир Ахмед не мешка, уселся на косо прибитое боковое ребро скамьи лицом по направлению к уходящей дороге. При этом ему пришлось опереться правой рукой об угол ящика и он испытал неприятное чувство от соприкосновения с чем-то мокрым и холодным. Вероятнее всего, это были какие-то тряпки. Испытав чувство отвращения к ящику с мокрой ветошью, он передвинулся по скамье левее от него.

В противоположном конце кузова, то есть ближе к кабине, прямо на полу, поперёк кузова, лежал большой продолговатый предмет, плотно завёрнутый во что-то. Лейтенант увидел этот предмет тотчас же, как только перемахнул через борт автомобиля.

– Вот и неприятность, – подумал он, вспомнив перебежавшую ему дорогу лисицу.

– Везёт же мне на покойников. Чего старательно избегаешь, именно это и начинает тебя настойчиво преследовать. Проклятая война..! – дал он справедливо логическое завершение своим мыслям и, как поступил бы на его месте всякий другой мужчина, лейтенант вынул из внутреннего кармана шинели пачку папирос. Это была естественная реакция современного человека в подобных ситуациях.

Вынув из неё папиросу, он отправил пачку обратно во внутренний карман, а из правого бокового кармана шинели достал самодельную бронзовую зажигалку. Чиркая колёсиком зажигалки в попытке высечь искру, лейтенант недовольно бурчал про себя, – ну и ветерок. Попробуй-ка, прикури теперь. На коже лица и на руке он почувствовал первые капли некрупного холодного дождя.

 – Хорошо, если не польёт как из ведра, – с надеждой подумал Мир Ахмед, продолжая настойчиво вращать кремень, – тогда придётся перебираться под навес, а там покойник. Неприятно всё-таки. И запах от них исходит какой-то сладковатый, душащий, тошнотворный. Сразу комок к горлу подкатывает. И нос у меня, как у собаки – за версту чую эту отвратительную вонь.

Все эти мысли пронеслись в его голове за какую-то секунду. Тут же воспламенился фитиль, но порыв ветра был настолько сильным, что без особого труда затушил и без того слабенькое поползновение на самовыражение. И в ту же секунду, как погас фитиль, лейтенант получил оплеуху по правой стороне лица.

Удар был несильным, но рука, нанесшая его, была тяжела и холодна как лёд.

Ему было двадцать восемь лет, и он не был труслив. За годы войны он многое успел повидать и пережить. В конце концов он лейтенант НКВД, он офицер. А тут, на тебе – сердце так и упало.

Примерно то же самое мог про себя  одумать лейтенант. Но ни этих, ни каких-либо других мыслей, не было у него в голове. Страх безраздельно сковал всё его существо и он, тупо вперив взгляд в беспросветную даль, покачивался слегка в такт волнам сельской дороги, как брошенное на произвол судьбы щепка в бескрайних просторах океана. Машину то и дело подбрасывало и опускало на незначительных кочках и впадинах. Дождь усиливался.

Скорее всего, что одна из таких кочек или впадин и послужила лейтенанту выходом из состояния оцепенения. Мир Ахмеду, быть может, несказанно повезло в том, что его мысль, иначе именуемая здравым рассудком, вспугнутая чем-то тёмным, лежащим за пределами нашего понимания, и от этого становящимся всё более страшным, мысль его, как мысль человека вообще, обладающая скоростью, значительно более стремительной, чем скорость света, пройдя по бесконечному лабиринту мозговых извилин, миновав страшные его бездны, смогла всё-таки вернуться в своё обычное русло, к своему обычному маршруту.

Медленно, не решаясь обернуться и ещё не совсем ясно отдавая отчёт своим действиям, правой рукой он потянулся к кобуре, и ловким, выработанным до автоматизма, движением, расстегнув её, извлёк из неё пистолет. Очутившись в руке, этот тяжёлый металлический предмет придал человеку уверенности и человек, не вставая со скамьи, повернул голову вправо.

В последствии он рассказывал, что всё последующее произошло именно так, как это произошло с ним однажды у озера. Тогда ему было лет десять, не более.

Эту яму, или котловину и озером-то назвать было нельзя. Дно котловины было покрыто зеленоватой  жижей и являлось попросту лягушатником и питомником для насекомых. У воды было скоплено множество всяческой рухляди, отжившей свой срок.

Мальчишки приходили сюда и стоя на высоких краях ямы, швыряли камнями в лягушек.

Это было в один из осенних пасмурных дней. Мальчик Мир Ахмед, прихватив с собой где-то найденную им увесистую железяку, что-то вроде кочерги, пришёл к этому водоёму с намерением, как и многие мальчишки в его возрасте, поковыряться ею у берега, пошвырять камнями в воду. Но сегодня на зелёной воде у самого берега вместо квакающих лягушек, резвились, ныряя и выныривая, чёрного цвета с зеленоватым перламутровым оттенком, дикие утки. Мальчик с ходу, не раздумывая, швырнул в них с высокого берега железкой. Картинка возбудила в нём превобытный инстинкт охотника и за какую-то крохотную долю секунды зрительный сигнал был переработан в схему действий. Бросив железку, мальчик тут же замер с раскрытым ртом. Он смотрел и видел, как медленно кувыркаясь в воздухе, кочерга  летит прямо на стоящих у самой воды пожилого мужчину и рядом с ним стоящего мальчика. Это был внук старика. Мир Ахмед видел и помнит всё до мельчайших подробностей. Дед и внук не попытались даже уклониться от возможного удара. Мальчик смотрел на летящую на него кочергу с широко раскрытыми глазами, а дед покачивал слегка головой. А железка всё летит, кувыркаясь… Миг, и она со свистом пронеслась возле самого уха старика, и к счастью, не задев его, плашмя шлёпнулась  в зелёную жижу, напугав уже своим приближением, вспорхнувших уток.

Это было почти двадцать лет тому назад. И здесь, ночью, в кромешной темноте, в кузове потрёпанного автомобиля, он был свидетелем точно такого эффекта. Поворот головы вправо и смачная оплеуха, нанесённая ему повторно холодной и чёрной рукой…

Мир Ахмед, поворачивая голову, за крохотную долю секунды увидел и понял всё. Это был мокрый рукав то ли больничного халата, то ли тельняшки, свисающей с набитого тряпками ящика. Он видел, как медленно поднималась эта мокрая ветошь. Он всем существом своим ощутил этот дикий порыв ветра, его тугую волну, поднявшую эту ветошь и несущую её по направлению к его щеке. Он видел всё и для него уже всё было ясно, и страх уже давно отхлынул от сердца и мозга, и ещё многое пронеслось у него в голове за это мгновение и связанное с этим мгновением, но от удара он увернуться не успел.

Они подъезжали к селу. Лейтенант, сидя всё на том же месте, курил, пряча её в кулак, папиросу. Погода продолжала буйствовать, а Мир Ахмед  время от времени чему-то улыбался, и видимо о чём-то разговаривал и  рассуждал про себя, в знак удивления чему-то, покачивал головой.

Баку

08.01.2007

ссылка на источник